Иезуит. Сикст V

— Мало ли что я мог говорить, когда ломали мне кости и жгли тело. Но теперь, слава Тебе Господи, палачи далеко, я нахожусь перед судьями и могу сказать слово в свое оправдание.

— Прекрасно! Теперь послушаем свидетелей.

Сказав это, Палеотто сделал знак приставу.

Эти слова председательствующего заставили задрожать сурового феодала. «Какие же свидетели могут явиться? — думал он. — Разве та девочка, но она давно умерла!»

В камеру вошла свидетельница, высокая, тщательно закутанная в мантилью. Смело подойдя к обвиняемому, подняла с лица вуаль и спросила:

— Узнаешь ли меня, Атилло Браччи?

Обвиняемый взглянул на свидетельницу, затрясся, как в лихорадке, и прошептал:

— Нет, я тебя не знаю.

— Ты прав, Атилло, — произнесла с иронией свидетельница, — ничего нет общего между крестьянской девочкой и знаменитой римской куртизанкой Диомирой, к ногам которой несут свои богатства князья и знатные синьоры Вечного города. Но я тебя узнала, мы старые знакомые.

Обвиняемый ничего не отвечал и со стоном опустился на скамью.

— Ты не хочешь признавать своих старых друзей, уважаемый синьор? — продолжала Диомира. — Тебе, как видно, изменяет на этот раз память? Ты забыл, как ночью 11 февраля зарезал своего отца, появившись неожиданно в комнате, где я также имела несчастье находиться.

— Кто ты такая? — пролепетал обвиняемый. — Я тебя не знаю.

— Несчастный! — говорила свидетельница. — Лучше покайся в своем преступлении перед смертью.

Последовало тяжелое молчание, которое прервал председательствующий кардинал Палеотто.

— Атилло Браччи, — обратился он к обвиняемому, — что вы скажете в свое оправдание, выслушав показания свидетельницы?

Обвиняемый ничего не отвечал. Он, как видно, был поражен неожиданным появлением Диомиры, которую считал давным-давно умершей. Следует заметить, что при начале судебного разбирательства в камеру из боковой двери тихо вошел какой-то монах, тщательно прикрывающий лицо капюшоном, и сел в углу.

Началось разбирательство другого дела.

— Сильвио Кастелани! — сказал председательствующий. — Подойдите.

Юноша приблизился к кафедре.

— Знаете ли вы в чем обвиняетесь? — спрашивал Палеотто.

— Как не знать! — отвечал, презрительно улыбаясь, молодой человек. — Мне это втолковали, когда ломали кости и жгли мою плоть!

— Да, но вы признались в вашем преступлении, вы показали, что убили вашего благодетеля каноника Фаби в то время, когда он спал.

— Да, я это показал, — отвечал Кастелани.

— Но показания данного в зале пыток недостаточно. Необходимо, чтобы вы здесь, свободный от страха, подтвердили свои показания.

— А если б я вам сказал здесь, что не совершал никакого преступления, что бы из этого вышло? — нагло спросил юноша.

— Мы бы ответили вам, что следствием вполне установлен факт совершенного вами преступления.

— И опять отдали меня в руки палачей? Нет, покорно благодарю!

— Это все, что вы можете сказать? — продолжал Палеотто.

— Все! Пишите, что я убил каноника.

— Своего родного отца, несчастный! — прошептал кардинал Палеотто.

— Моего отца, — кивнул, цинично улыбаясь, юноша, — он, конечно, был очень щедрый господин, оттого-то моя мать ему и отдалась; она имела некоторые странные привычки, моя мать…

— Нечестивый присоединяет к отцеубийству еще оскорбления против родной матери!

— Но мне кажется…

— Молчать! — вскричал громовым голосом монах, сидевший в углу камеры. Обвиняемый не докончил своей фразы.

Председательствующий продолжал:

— Обвиняемые сознались в своих преступлениях, — сказал он судьям, — остается применить к ним наказание, но прежде чем это сделать, послушаем защиту. Господин Кассио, не угодно ли вам высказать ваше мнение?

Юрист Кассио встал. Это был старик лет шестидесяти с честной, открытой физиономией, смелым блеском серых глаз, смотревших прямо в упор.

— Господин кардинал, господа судьи, — начал Кассио, — если вы у меня спросите, достойны ли смерти эти злодеи, которые призваны сюда дать отчет в своих преступлениях, я отвечу вам: да, достойны, но вы, судьи, не имеете права отдавать их в руки палачей.

— Поменьше слов! — раздался угрожающий голос из угла.

— Нельзя стеснять защиту, — отвечал Кассио, — в противном случае я сниму эту тогу, которую с честью носил сорок лет.

— Хорошо сказано! — прошептал монах, сидевший в углу.

— Говорите свободно, синьор Кассио, — сказал кардинал Палеотто, — здесь никто не думает ущемлять ваши права.

— В таком случае, — отвечал защитник, — я буду продолжать. Атилло Браччи — отцеубийца; земля и небо ужасаются его злодейству; демон грызет его совесть, и постоянно будет грызть как на этом, так и на том свете; но мы, земные судьи, прежде всего должны руководствоваться законами, признанными нами самими. Прошло двадцать пять лет с тех пор, как совершено преступление. Римское право также, как и законы, установленные папами, не допускает наказания за давностью времени, а потому Атилло Браччи должен выйти отсюда свободным!

Глаза обвиняемого сверкнули надеждой. Судьи переглянулись; защитник юридически был прав. Из угла, где сидел монах, послышался шепот протеста.