Ифе и голос из саркофага (СИ)

   Ифе оглянулся: он остался с больной наедине. Теперь можно расспросить её без помех. Если удастся, конечно. Но уж очень необычное место укуса - шея. Понятно, если бы тварь напала на руку...

   - Их было много внутри... Я закричала... бросила шкатулку... Нуфрет их растоптала... Горбунья сказала: а что это на твоих... накладных волосах... И он укусил... - не дожидаясь вопроса, прошептала Айтесеб.

   Ну это уж слишком! Самой рисковать быть укушенной, чтобы исполнить злую волю хозяйки! Ифе решил пойти и рассказать обо всём наместнику.

   А пока он использовал все имевшиеся у него снадобья, чтобы помочь девушке. Эх, если бы их позвали вовремя... Скольких бы можно было спасти, если бы люди сделали такую малость - призвали целителей вовремя! Ифе отправился к наместнику и жрецу, которые всё же засиделись в беседке.

   Точнее сказать - залежались. Два толстяка развалились на подушках и храпели так, что колыхались веточки цветистого растения и полотно навеса.

   Это, конечно, был легчайший ветерок, но внутри Ифе всё содрогалось от возмущения. Уж кто-кто, а номарх целой провинции мог бы обеспечить порядок в своём доме.

   Сначала пришлось ждать, пока обжоры изволят проснуться. Ифе еле дождался. Потом пришлось их будить. Потом ждать носилки для жреца. Потом последовал прощальный ритуал с поеданием куропаток с пореем и сельдереем. Наконец последние капли вина упали в кубки.

   И только под вечер Ифе и жрец отправились домой. Во дворе Ифе увидел на земле два тела, прикрытых холстинами. Номарх прошёл мимо них, махнув рукой.

   Остался один свидетель признаний девушки - сам Ифе. Ему стало ещё страшнее, будто кинжал госпожи уже коснулся незащищённой шеи.

   Он знал, как болезнь будет забирать у девушки её тело: сначала откажут руки и ноги - на деле уже отказали; затем кровь станет тёмной и вязкой, на коже проступят безобразные чёрно-багровые пятна; затем опухоль раздуется до таких размеров, что воздух перестанет проходить в горло. И больная будет медленно задыхаться. Мучения её будут ужасны. Уже завтра, наверное, он не сможет влить ей в рот через тростинку ни капли воды. Ещё день - и её мачеха может торжествовать.

   Впервые в жизни Ифе хотелось устроить мир по-своему, где молоденькие девушки не будут умирать по прихоти жадных, охочих до чужих состояний женщин, где они будут выходить замуж и рожать здоровых ребятишек на благо Та-Кемет. Но ведь тогда не должно быть наложниц, которых отдали развратникам их родичи и к которым не пригласили жреца во время родов. И мальчишки, убившего ребёнка из-за жажды другого убийства, быть не должно.

   Получается, Ифе не должно быть в правильном мире?

   А где его место?

   И тут перед Ифе предстала резьба на саркофаге. Каким волкам он отдал свою душу?

   Ведь это он столкнул рабыню с галереи.

   Тогда он уединился там, потому что отец разорался не в меру. Он кричал, что Ифе отрезанный пенис осла, никому не нужное отродье шлюхи и мерзкого демона, раз не может запомнить всё сказанное учителем.

   Ифе горько молчал, а потом возразил:

   - Отец, у меня сильно болела голова. Мне кажется, это Бакари мстит за убийство.

   - Я тебе не отец! - взвизгнул Нусепт. - Твой отец может только прятаться в гнилой матке Нефтиды!

   В это-то время на галерее появилась чернокожая рабыня. Она робко спросила:

   - Ифе, мальчик мой золотой, ты с кем это разговариваешь?

   И поражённо отшатнулась, увидев, что он один.

   Ифе навсегда запомнил её, освещённую светильниками из покоев дома.

   Он не мог допустить, чтобы рабыня узнала, где сейчас на самом деле Нусепт. Нельзя. Запрещено живым. Если она обмолвится хоть словом, Нефтида пригласит жрецов и они изгонят его отца и с земли. Ведь это плохо, если человеку нет места ни на том, ни на этом свете? Кто-то должен его защитить? А кому это сделать, как не Ифе?

   А потом началось непонятное.

   Он сказал:

   - Подойди сюда. Я что-то покажу тебе...

   Ифе знал, что рабыня не поверила ему. Он знал, что она увидела только его на галерее и поняла, откуда доносятся ругательства. Но всё-таки из любви и верности подошла к ребёнку, которого опекала.

   И Ифе вдруг руками, ставшими крепче железа, толкнул рабыню на перила. Хрупкие деревяшки хрустнули, и дородная рабыня свалилась вниз.

   Ифе, у которого были очень сильны способности к предчувствиям, которые помогали ему в работе, знал: она всё ещё жива. И будет жить, если кто-то ей окажет помощь именно сейчас. Но не спустился и не подал голоса.

   Промолчала и рабыня. Но всё-таки дождалась его. Предупредила. Пожалела, что не передала ему ничего. Но это не так. Передала то, что заставит его рискнуть собой и побороться за жизнь бедняжки Айтесеб.

   Ифе принёс богатые жертвы Анубису, богу бальзамирования, чтобы он не оскорбился его замыслом. Потом излил своей крови на алтарь Акера, который охранял умерших, ведал сегодняшним и завтрашними днями. Не пожалел для этого алой, бьющей фонтаном жизненной силы.

   И бог, которого и не особо почитали, принял подношение. Он дал Ифе, безжалостно коловшего себя кинжалом, возможность скользнуть за Айсетеб.

   Она предстала ему почти такой же, как при жизни: очень красивой, бесконечно доброй и даже весёлой.