Игнатий Лойола

Мысли о монастыре посещали Лойолу еще в родовом замке. Лежа с ногами, закрепленными на растяжках, он думал о том, чтобы поступить в картезианскую обитель Санта-Мария-де-лас-Куэвас. Однако идея стать монахом оказалась отвергнутой. Мы не знаем, что больше испугало тогда Иньиго. Может быть, неготовность к послушанию — ведь он стремился совершать покаяние своим личным способом, а церковное начальство, скорее всего, не одобрило бы подобной самодеятельности. Или же его страшила вероятность раскрыть свое инкогнито. В этом случае Лойолу, как представителя одного из самых влиятельных в той местности кланов, наверняка бы окружили повышенным вниманием, а он знал за собой грех тщеславия и боялся не справиться с ним. По поводу борьбы с тщеславием в «Автобиографии» есть еще фрагмент, относящийся к манресскому периоду: «…и тут ему в голову пришла мысль, внушавшая ему, что он — праведник. Эта <мысль> так донимала его, что он был занят лишь одним: отгонял ее и выявлял свои грехи. Она терзала его пуще <самой> лихорадки, но одолеть ее он не мог, как сильно ни старался. Однако, несколько оправившись от лихорадки и уже не будучи при последнем издыхании, он, обращаясь к неким сеньорам, пришедшим навестить его, попросил, чтобы ради любви к Богу в следующий раз, когда они увидят его на пороге смерти, они закричали во весь голос, называя его грешником, дабы вспомнились оскорбления, нанесенные им Богу».

Правда, после паломничества Лойола гораздо меньше занимался самокопанием, переключившись более на практическую деятельность. Поэтому монастырское затворничество снова показалось ему неправильным решением.

Орденские исследователи полагают, что именно тогда он впервые ощутил ясный призыв к священству. Это был единственно верный шаг в достижении цели. Священник — не монах, он должен общаться с миром. А если бы Лойола вовсе не примкнул к духовенству, то он мог бы претендовать в лучшем случае на пожизненную роль городского сумасшедшего. В худшем — его обвинили бы в ереси и начали преследовать.

С этим внутренним посылом Иньиго направился в Барселону. Он намеревался воспользоваться плодами своей повышенной общительности. Как мы помним, в прошлый свой визит Лойола завязал в этом городе множество полезных связей. Барселонские друзья вспомнили паломника и с радостью согласились помочь ему. А ему действительно требовались деньги. Как бы ни желал он сам оставаться смиренным нищим ради Христа, учеба в школе плохо совмещалась с подобным образом жизни. Мало кто из родителей согласился бы, чтобы их дети занимались вместе с грязным оборванцем, пусть даже и святым. Да и время следовало тратить не на сбор подаяния, а на штурм золотой латыни. На помощь пришли богатые дамы. Исабель Росер предложила взять на себя все расходы за время обучения, а Инес Паскуаль, испытанный друг, открыла страннику двери своего дома.

Нашелся и достойный учитель — бакалавр Херонимо Ардёволь. Следует отметить, поначалу Иньиго колебался, учиться ли ему в Барселоне или отправиться в Манресу, где на него снизошло божественное озарение. К тому же за время пребывания в городке на реке Карденер он успел подружиться с одним из монахов монастыря Святого Павла. Лойола очень ценил своего манресского друга и рассчитывал на его познания и педагогический талант. В самом деле, индивидуальная работа с глазу на глаз принесла бы больше пользы, да, наверное, пошла бы быстрее и безболезненнее для самолюбия, чем занятия в одном классе с подростками. Но увы, за время странствий Иньиго его друг-монах умер. Пришлось возвращаться в Барселону, принимать помощь от сеньор, упомянутых выше, и становиться учеником Ардёволя.

Бакалавр искусств Херонимо Ардёволь приехал в Барселону из маленького городка Ла-Фатарелья в провинции Таррагона и преподавал латынь в барселонских высших школах (escuelas mayors). Эти учебные заведения возникли путем слияния городских и соборных школ. В Барселоне не было университета, хотя имелось разрешение на его открытие от короля и папы, датированное аж 1450 годом. Университет открыть не получилось, но несмотря на это, в городе тщательно следили за образованием, причем упор делался на новые гуманистические тенденции. Специальными постановлениями определялось, по каким учебникам должна преподаваться латынь и какие конкретно тексты прочитают дети под строгим руководством учителей. Подробно разбирались произведения античных авторов: «Энеида» Вергилия, «Притчи» Сенеки, антология Disticha moralia Дионисия Катона и многие другие.

Почтенный средневековый учебник Александра из Вильдьё (Doctrinale Puerorum), по которому уже три века осваивали грамматическую премудрость школяры остальной Европы, барселонцы дополнили гораздо более подробным «Введением в латинскую грамматику» Антонио Небрихи, изданным в местной типографии.