Иголка в стоге сена

— Воеводе вряд ли улыбается отпускать на свободу врагов Польской Короны, — пояснил Дмитрий, — чтобы не дать вам уйти в Московию, он может пойти на хитрость. Положим, велит мне под присягой подтвердить, что вы — мои дворяне.

Если я поклянусь в том именем Господним, а вы присяги не примете, я поступлю бесчестно в глазах Божьих.

— Ишь ты какой! — в голосе Тура впервые зазвучали уважительные нотки. — Ну, раз ты так дорожишь словом и честью, то поклянись и нам, что снимешь с нас присягу, как только нога твоя ступит на землю Московии!

— Бога и душу ставлю в свидетели, что сделаю так! — без колебаний изрек Дмитрий.

— Гляди, москаль, нарушишь клятву — в аду будешь гореть! — злорадно хихикнул Чуприна.

— Как знать, может, и не будет, — с сомнением помотал седым чубом, Тур, — сдается мне, Газда прав, в нем нет гнили…

_________________________

Холодное зимнее солнце клонилось к земле, когда путники, наконец, увидали Самборские стены. Польская твердыня лежала перед их взорами, грозная и неприступная, как огромный усталый дракон, спящий на заснеженной равнине.

Сложенная из красноватых гранитов, она отсвечивала розовым светом в сиянии заката, и на стенах ее, меж каменных зубцов, яркими огоньками то и дело вспыхивали шлемы стражников.

У Бутурлина отлегло от сердца: самая опасная часть пути была пройдена, и теперь беглецам оставалось преодолеть лишь пустошь, отделяющую лес от крепости.

Весь день Газда вел их к сему месту тайными тропами, неведомыми жолнежам, путал следы, несколько раз менял направление пути. Хотя делал он это, по его словам, чтобы запутать преследователей, Дмитрий разумел: Газда петляет, в первую очередь, для того, чтобы не дать беглецам запомнить дорогу к схрону.

Он не обижался, на своего провожатого. Газда и так оказал им неоценимую помощь, на какую едва ли решился бы кто-нибудь в его положении, и Дмитрий не считал себя вправе упрекать казака за его недоверчивость.

Жизнь, полная бед и опасностей, научила Газду быть осторожным, и, может быть, именно благодаря этому путники за время скитаний по лесу не наткнулись ни на один из разъездов Волкича.

Двигались они медленно, пробираясь сквозь чащобу и избегая наезженных троп. Газда и Бутурлин шли пешком впереди, разведывая дорогу, Эвелина ехала сзади верхом на пегой казацкой лошадке, ведомой хозяином в поводу.

Лес расступился неожиданно, открыв перед путниками широкую равнину, посреди которой высился Самборский острог.

— Вот мы и пришли, боярин, — тихо и как-то нерешительно проронил казак, — я свое обещание выполнил, посмотрим, как ты исполнишь свое… Лошадь, ты уж извини, я тебе оставить не могу, так что, дальше пойдете пешком. Долго топать вам не придется — вот она, крепость!

— Спасибо за все, Петр, — произнес Бутурлин, помогая княжне сойти на землю, — я сделаю все, что будет в моих силах, для тебя и твоих братьев!

— Помогай вам Бог! — Газда напутственно махнул рукой, и его суровое лицо осветилось на миг доброй, хитроватой улыбкой. — Надеюсь, здесь опасность вам уже не грозит. Едва ли душегубы Волкича будут рыскать у самых замковых стен!

Но он ошибся. Дмитрий и Эвелина были на середине пути к острогу, когда показалась погоня. От дальнего края леса, клином вдававшегося в заснеженную степь, наперерез путникам неслось с полдюжины всадников в кроваво-красных жупанах пограничной стражи, в железных шлемах, с обнаженными саблями в руках.

Бутурлин с княжной побежали к острогу, силясь достичь замковых ворот раньше, чем их догонят преследователи. Но все было тщетно. Несмотря на глубокий снег, люди Волкича двигались верхом гораздо быстрее пеших путников и вскоре настигли их. Двое всадников уже обходили беглецов с боков, пытаясь отрезать им дорогу к крепости, и Бутурлин обнажил саблю, готовясь к неравной схватке.

Спасти молодую пару теперь могло лишь вмешательство крепостной стражи, и Дмитрий изо всех сил надеялся, что она, заслышав звон оружия, придет к ним с княжной на помощь.

Но первой помощь пришла не от поляков. Жолнеж, успевший настичь беглецов, заносил клинок для удара, когда под лопатку ему впилась черная татарская стрела.

Захлебываясь кровью, он выронил саблю, повисшую на темляке, и опустился на шею своего коня. Его товарищ, скакавший следом, оглянулся, пытаясь понять, откуда к его другу пришла смерть, и получил стрелу в лицо.

От края леса на выручку московиту и княжне летел на своей каурой лошадке Газда с вычурно изогнутым татарским луком в руке. Но третьей стреле, наложенной на тетиву казаком, не суждено было найти свою жертву.

Ворота крепости распахнулись, и на простор степи выплеснулась волна конных латников, чьи доспехи в лучах заката горели, словно раскаленные угли в кузнечном горне. При виде их уцелевшие жолнежи Волкича напрочь забыли о беглецах и что есть духу помчались к лесу.

Латники пустились в погоню, но им, отягощенным доспехами, так и не удалось догнать жолнежей на юрких татарских скакунах. Потоптавшись на краю леса, они с чувством исполненного долга поскакали к замку.