Игольное ушко

Очнулся он уже ближе к полуночи. Открыл глаза, и на лице отразилась постепенная смена выражений, теперь ей уже немного знакомых: сначала испуг, потом тревога, с которой он осматривался по сторонам, и, наконец, облегчение.

Совершенно непроизвольно у нее вырвался вопрос:

– Чего ты боишься, Генри?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты всегда выглядишь перепуганным, когда просыпаешься.

– Не знаю, – пожал он плечами, и, похоже, движение причинило ему мучительную боль. – Боже, у меня ноет все тело.

– Не хочешь рассказать мне, что же все-таки случилось?

– Конечно, только налей мне тоже немного бренди.

Она достала из буфета другую бутылку.

– Ты можешь воспользоваться одеждой Дэвида.

– Дай мне немного времени… Если только моя нагота не смущает тебя.

Она с улыбкой подала ему бокал.

– Неловко признаваться, но я любуюсь тобой.

– А где моя одежда?

– Мне пришлось срезать ее с тебя. Она пришла в негодность, и я ее выбросила.

– Надеюсь, не вместе с моим удостоверением личности? – И хотя он снова улыбнулся, подспудно в его вопросе ощущалось и нечто другое.

– Все твои вещи на полке камина, – сказала она. – Что это за нож? Он для разделки рыбы, я полагаю?

Его правая рука непроизвольно потянулась к левому предплечью, с которого она отстегнула стилет.

– Да, и для этого тоже, – ответил Генри.

На мгновение ей показалось, что он сильно напрягся, но потом с заметным усилием снова заставил себя расслабиться и теперь спокойно потягивал бренди.

– Это как раз то, что мне сейчас нужно.

Она дала ему еще немного времени и напомнила:

– Ну и?..

– Что?

– Как ты умудрился потерять моего мужа и разбить мою машину?

– Дэвид решил остаться ночевать у Тома. С несколькими овцами случилось несчастье в месте, которое они называют овражком…

– Я знаю, где это.

– …Шесть или семь сильно поранились. Их всех отнесли в кухню к Тому на перевязку, там царил полный хаос и было много шума. Тогда Дэвид предложил мне отправиться к тебе и предупредить, что сегодня он не вернется. А как я попал в аварию, и сам толком не понял. Незнакомое управление у машины, полное бездорожье, вот я на что-то и налетел, джип повело юзом, а потом он опрокинулся на бок. Если тебе нужны еще какие-то подробности…

Он пожал плечами.

– Ты, должно быть, ехал очень быстро. Сюда ты попал в ужасающем состоянии.

– Это оттого, что я долго кувыркался внутри машины. Сильно ударился головой, вывихнул лодыжку…

– …А еще потерял ноготь, искромсал себе все лицо и чуть не подхватил воспаление легких. Ты просто притягиваешь к себе несчастья.

Он спустил ноги на пол, встал и подошел к камину.

– Но и твоя способность восстанавливаться после травм просто поразительна! – заметила она.

Пристегивая нож к руке, он сказал:

– Рыбаки вообще выносливые люди и отличаются отменным здоровьем. Так что там насчет одежды?

Она тоже встала и прислонилась к нему.

– Зачем тебе сейчас одежда? Время ложиться в постель.

Он привлек ее еще ближе, прижал к своему обнаженному телу и крепко поцеловал. Она гладила его бедра.

Спустя какое-то время он разомкнул объятия, собрал свои вещи с каминной полки, взял ее за руку, а потом, сильно хромая, повел за собой наверх, в спальню.

30

Широкий, с белым бетонным покрытием автобан вился среди баварской долины, поднимаясь к предгорьям. На мягкой коже заднего сиденья казенного «мерседеса» в усталой неподвижности развалился фельдмаршал Герд фон Рундштедт. В свои шестьдесят девять лет он прекрасно осознавал, что слишком любит шампанское и не питает должных симпатий к Гитлеру. На его худощавом мрачном лице словно запечатлелась вся его карьера – более долгая и более изменчивая, чем у любого другого высокопоставленного военного при Гитлере: его с позором отправляли в отставку так часто, что он даже не помнил уже, сколько раз, но Гитлер неизменно просил его потом вернуться на службу.

Когда машина проезжала через построенный еще в шестнадцатом веке городок Берхтесгаден, он вдруг задался вопросом, почему всегда соглашался вновь командовать войсками каждый раз, когда Гитлер прощал его. Деньги для него ничего не значили; высшее из всех званий он уже получил; награды Третьего рейха являлись бессмысленными побрякушками, и он уже не верил, что на этой войне сможет отстоять свою честь и достоинство.

Именно Рундштедт первым окрестил Гитлера «богемским капралом». Этот маленький человечек ничего не знал о великих германских военных традициях и, несмотря на редкие вспышки подлинного озарения, совершенно не разбирался в стратегии. На его месте Рундштедт никогда бы не ввязался в эту войну. Он был одним из лучших солдат Германии, и доказал это на полях сражений в Польше, во Франции и в России, но никогда не питал иллюзий относительно возможности победить.