Игорь Моисеев – академик и философ танца

Главная роль в этой колоссальной работе отводилась актёру как выразителю идей балетмейстера. И центром вселенной здесь был, разумеется, образ Иосифа, которого всегда можно было бы отличить от окружающих – не только по красоте, но ещё по тому, что ему поклоняются, на него смотрят… Иосиф был олицетворением идеального положительного начала – робкий, мечтательный, немного странный юноша, живущий в своём мире.

Пластика вариаций Иосифа была льющейся, длящейся в пространстве, пронизанной негой, напоминала акварельную, импрессионистическую зарисовку без чётких линий и фиксированных поз, которые, возникнув, тут же переходили в новое образное качество… Такая идея образа дала большие возможности для импровизации, для разных индивидуальностей исполнителей.

Приходилось много работать над выразительностью его «библейского» жеста, «широкого, певучего, мягкого». Вместе с тем с Иосифом было связано много ярких акробатических, «силовых» сцен – например, финал сцены продажи его, когда, спасаясь от преследующих его братьев, он вбегает «в неистовом порыве» на самый верх конструкции и стремительно «рыбкой» прыгает с неё на руки купцов.

Голейзовский ставил свои танцы не просто на определённую музыку, но и на исполнителя, исходя из его индивидуальности, его «единственности». В выборе актёров проявлялась его страсть к импровизации. Не случайно в спектакле у него было три Иосифа и, соответственно, три разных индивидуальности, из которых, как из пластилина, он лепил свои разнообразные хореографические фантазии. Так были созданы три разные вариации известного библейского персонажа.

Артиста Василия Ефимова, который всегда присутствовал в «театре» Голейзовского, какой бы организации ни принадлежали его постановки, отличала особая трепетная, хрупкая и глубокая эмоциональность, душевная мягкость и целомудренная чистота. «Изломанный, вычурный», «сладко-лиричный», «рафинированный», каким-то неведомым образом очень гармонировал с конструктивизмом постановки. Более того, «его пластический облик современники сравнивали с рублёвской живописью, где каждая линия пронзительно неповторима и озарена большой внутренней силой».

Танец В. Ефимова «звучал, как сама музыка», которая растворялась в его движениях. В пластике Иосифа не было канонических движений. Одна живописная поза следовала за другой. Движения наплывали «безостановочно, создавая впечатление нерасторжимого единства музыки и жеста. Перегибы корпуса, пластическая кантилена рук, переливаясь и сцепляясь», заполняли «пространство паутиной рисунка из различных положений и ракурсов…» Танец Иосифа был «пронзителен, чист и целомудрен».

Партию Иосифа танцевал и Асаф Мессерер, пришедший в Большой театр на два года раньше И. Моисеева, и ставший уникальным явлением в истории мужского классического танца и педагогике балета. Он проработает в Большом более семидесяти лет, явив пример неслыханного «долгожительства» для такого коллектива. Его Иосиф – здоровый, сильный, накачанный вековой работой, завораживающий зрителя своим огромным прыжком, мужественный и сильный воин-герой.

И, наконец, третий Иосиф – дебютант И. А. Моисеев, объединивший в себе вышеперечисленные качества: красивый, волевой, мужественный, сильный и вместе с тем лиричный молодой танцовщик с великолепными трюками и особенной глубиной, особенным чутьём к колориту окружающей среды, атмосфере и настроению спектакля. В изысканном и одухотворённом пластическом рисунке его роли скрывалась не томная изнеженность, а атлетическая сила и мужество. О. В. Лепешинская, например, вспоминала, что у И. А. Моисеева был великолепный арабеск – «движение, которое вообще руководит всем балетом», «линии его арабеска» невозможно было забыть, они потрясали даже в маленьких эпизодических партиях.

Молодой артист выдержал серьёзный экзамен. В труппе Большого театра он оказался единственным, кто мог создать две такие разноплановые партии Рауля и Иосифа. С. М. Мессерер, которая дружила с ним с молодых лет, вспоминала, что в этих двух балетах И. Моисеев показал он себя как актёр синтетический, чувствовавший себя уверенно в равной степени в классическом и в характерном танце. Позднее он попробует объединить этот принцип в своей постановочной практике. По мнению С. М. Мессерер, «именно эта универсальность приводила к тому, что хореографам трудно было подобрать для него ту или иную партию», поэтому ему «хронически доставались небольшие роли. Но как он их танцевал…». Но можно также сказать, что это была такая актёрская индивидуальность, которой подвластен любой хореографический материал. Балетмейстеры ценили в нём «способность быстро и точно освоить замысел и стилистику спектакля».

Центральные партии молодой и ищущий артист будет танцевать в балетах К. Я. Голейзовского и в своих собственных постановках.

Именно такой синтетический актёр и нужен был в новаторской эстетике балетов Голейзовского, который чётко угадал в нём своего артиста-интеллектуала с современным и оригинальным хореографическим мышлением.