И ещё нельзя не подумать о том, что Иосиф, с которым И. А. Моисеев встретился в своей молодости, – это не только персонаж балета, судьба которого трагична и конечна, а библейский герой, который проживёт сто десять лет и на протяжении своей долгой жизни будет возвышаться на пути своего духовного совершенствования, – обретёт высокое социальное положение, увидит и простит своих братьев и похоронит отца, – это некий прообраз прекрасной и долгой жизни И. А. Моисеева, который достигнет высот, а его танцевальное творчество будет понятно всему миру и олицетворять душу народа.
Надо сказать, что, по-видимому, это уже тогда была работа на равных, – Голейзовский напишет в дальнейшем, что Моисеев был «из тех художников, которые живут не заимствованиями, не чужими накоплениями, а приходят в театр со своими собственными открытиями, своей жаждой нового».
Работа с таким балетмейстером стала для И. Моисеева настоящим университетом. В его полотнах он познавал динамичную текучесть хореографической формы, оправленную в ритмы нового времени. Он вернётся к этому хореографическому стилю позже в коллективе «Молодой балет». Отдаст этому дань в своих постановках и будет приглашать в этот свой коллектив на постановки К. Я. Голейзовского.
И. Моисеев также учился у Голейзовского серьёзному отношению к актёрскому труду и постижению балетмейстерской профессии, умению найти подход к каждому и разгадывать индивидуальности артистов. Видел, как внимателен балетмейстер ко всем исполнителям, которых Голейзовский вовлекал в репетиционный процесс, проходивший у Голейзовского всегда в атмосфере свободного обмена суждениями, споров. Балетмейстер не приходил с заранее подготовленным хореографическим текстом. Но его изобретательная режиссура всегда была логически выстроена и продумана до деталей.
Всё зарождалось тут же, в репетиционном зале, где он преображался на глазах у исполнителей в поэта танца. Он шёл от впечатления. От мысленного образа, сиюминутно возникавшего в его изображении, и сочинял танцы, как сочиняют стихи. И о характерах героев рассказывал артистам часто не только прозой, но и в стихах. А этот язык И. Моисеев понимал, любил и знал очень хорошо. Много рассказывал о разной музыке, в том числе современной, новой. Стоило заиграть концертмейстеру, и все видели, как балетмейстером овладевала какая-то загадочная сила, границы реальности исчезали. И он будто парил над каким-то неведомым пространством. И главным было для него не подавлять своей режиссёрской волей, а осторожно настроить душу артиста на нужную волну, помочь угадать и увидеть очертания возникшего в воображении балетмейстера образа. Артистам открывалось то, что нельзя выразить словами, а можно только почувствовать. Доверяя артисту как своему единомышленнику, он каждый раз удивлялся красоте внутреннего мира человека, если удавалось затронуть неведомые струны души, извлечь неожиданные эмоциональные оттенки… Часто делал зарисовки, стараясь ухватить особенность увиденной новой пластики. Иногда приходил с множеством вариантов рисунков того или иного движения или мизансцены. И для каждого исполнителя можно было выбирать варианты.