Игра без козырей

– И неловко принимать ее, – усмехнулся я. – А ботинки у меня без шнурков. Ботинки со шнурками, если уж на то пошло, сейчас не в моде.

– Даже зная, каково это, я все равно причинила вам боль… – Она страшно расстроилась.

– Перестаньте мучить себя. Это было сказано искренне, любя, с сочувствием. От сочувствия.

– А вы считаете, – нерешительно спросила мисс Мартин, – что жалость и сочувствие – одно и то же?

– Очень часто. Но сочувствие сдержанно, а жалость бестактна. Ой… Простите. – Я засмеялся. – Да… Из сочувствия вы пожалели, что я не смогу есть без посторонней помощи, и допустили бестактность, сказав об этом. Отличный пример.

– Но ведь, наверное, нетрудно простить людям бестактность, – задумчиво проговорила она.

– Пожалуй, вы правы, – удивленно согласился я. – Нетрудно.

– Всего лишь бестактность… Ведь она не может сильно обидеть?

– Конечно.

– И любопытство… его простить еще легче. Любопытство – это всего лишь плохое воспитание, вы не согласны? Я хочу сказать, что плохое воспитание и бестактность не так уж трудно выдержать. Ведь фактически я могу пожалеть человека за то, что он не умеет себя вести. Ох, почему я не додумалась до этого много лет назад? Сейчас мне это так ясно. И это так разумно.

– Мисс Мартин, – я благодарно посмотрел на нее, – давайте выпьем еще бренди. Вы мой спаситель.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что жалость – это просто плохое воспитание, поэтому не надо на нее обращать внимание.

– Это вы сказали, – возразила она.

– Хотя я и не говорил, но мне нравится эта мысль.

– Хорошо, – весело согласилась она. – Выпьем за новую эру. Смело лицом к миру. Я переставлю стол так, как он стоял раньше, когда я пришла в офис, лицом к дверям. Пусть каждый входящий видит меня. Я буду… – ее отвага чуть-чуть померкла, – я буду считать, что посетители просто плохо воспитаны, если их жалость выразится слишком откровенно. Решено.

Мы выпили бренди. Я сидел и размышлял, сохранится ли ее решимость до завтра. Вряд ли. Слишком долго она пряталась от мира. Занна Мартин, казалось, думала о том же.

– Не знаю, решусь ли я это сделать сама. Но если вы пообещаете мне кое-что, я смогу.

– Хорошо, – настороженно согласился я. – Что именно?

– Не прячьте завтра руку в карман. Пусть все видят ее.

Немыслимая просьба – ведь завтра я собирался на скачки. И только в этот момент, потрясенно глядя на нее, я по-настоящему понял, что она вынесла и чего ей будет стоить переставить стол. Она прочла отказ на моем лице, и для нее будто потух свет. Пропало веселое возбуждение, вернулся подавленный, беззащитный взгляд. Освобождение не состоялось…

– Мисс Мартин… – Я сглотнул.

– Это не имеет значения, – устало вздохнула она. – Не имеет значения. И к тому же завтра суббота. Я приду в офис часа на два, чтобы посмотреть почту, нет ли чего неотложного. Завтра нет смысла переставлять стол.

– А в понедельник?

– Может быть. – Но она явно не собиралась ничего менять.

– Если вы завтра повернете стол и сохраните его в таком положении всю следующую неделю, я сделаю то, о чем вы просите. – (Я вздрогнул при одной только мысли об этом.)

– Вы не сможете, – печально проговорила она. – Вижу, что не сможете.

– Если вы сможете, я должен.

– Мне не следовало просить вас… Ведь вы работаете в магазине.

– Ох! – Я совсем забыл про магазин. – Это не имеет значения.

Эхо ее прежнего возбуждения промелькнуло в глазах.

– Вы вправду так думаете?

Я кивнул, ведь я хотел что-то сделать для нее, хоть как-то помочь. Боже мой, хоть как-то…

– Обещаете? – Она недоверчиво смотрела на меня.

– Да. А вы?

– Я тоже. – Прежняя решимость вернулась к ней. – Но я смогу это сделать, только если буду знать, что вы в той же лодке… Не могу же я подвести вас, понимаете?

Я заплатил по счету и, хотя она уверяла, что в этом нет необходимости, проводил ее домой. Мы доехали на метро до Финчли. В вагоне она сразу прошла к последнему сиденью в уголке и повернулась здоровой стороной лица к пассажирам. Потом рассмеялась и попросила у меня прощения за то, что не в силах быстро отказаться от старой привычки.

– Ничего, – сказал я, – новая эра начнется завтра.

И, как настоящий трус, спрятал руку за спину.

Она жила в большом, выглядевшем очень благопристойно доме, недалеко от станции – чтобы недолго идти навстречу людям, догадался я. В воротах она остановилась:

– Может быть, хотите зайти? Еще не очень поздно. Но вероятно, вы устали.

Она не настаивала, но, когда я принял приглашение, казалась очень довольной.

– Тогда, пожалуйста, сюда.

Через крохотный садик мы подошли к дверям, окрашенным в черный цвет, с ужасными панелями цветного стекла. Мисс Мартин бесконечно долго рылась в сумке в поисках ключа, а я лениво думал, что мог бы открыть такой замок шпилькой быстрее, чем она ключом. В теплом холле приятно пахло освежителем воздуха, и в дальнем его конце я увидел на двери табличку: «Мартин».