Игра без правил

— Черт знает что! Представляешь, приперся слесарь. Я ему говорю, что не вызывали, а он мне талдычит, что ему диспетчер из эржэу сказала о протечке в нашей квартире. Когда действительно течет, их днем с огнем не отыщешь, чуть не через исполком вызывать приходится, а тут, когда совершенно не нужны, пожалуйста, сами приходят. И еще попросил денег.

— За что? — вымученно улыбнулась Лида.

— А-а, — отмахнулся Котенев, — говорит, в магазине чего-то выбросили, а ему родне в деревне купить надо. Лимита проклятая!

Он начал опять расхаживать по кухне, шаркая тапочками и нежно массируя левую сторону груди кончиками пальцев. Все один к одному — дурацкий разговор, слезы жены, идиот слесарь. Не зря сегодня так не хотелось ехать домой — предчувствие, что ли, было? И как-то противно-тревожно на душе, словно ждешь еще чего-то очень неприятного, но пока не можешь толком понять, откуда эта неприятность на тебя свалится. Впрочем, такова наша жизнь — скупые проблески относительного благополучия среди целого моря проблем.

— Пойми, Лида, — продолжая держаться за сердце, сказал Михаил Павлович, — я не могу поставить себя в ложное положение, не имею права. В конце концов, я занимаю весьма ответственную должность. Нельзя рисковать сейчас, когда постоянно болтают о сокращениях аппарата, сливают, переливают, разукомплектовывают и никак не могут успокоиться.

— Миша, но я же… — начала Лида, но муж, в протестующем жесте вытянув вперед руку, неожиданно визгливым голосом закричал:

— Я запрещаю тебе говорить об этом! Запрещаю!

Лицо у него побагровело, жилы на шее вздулись, как веревки, глаза бешено выпучились. Охнув, он схватился за сердце и, сделав неверный шаг, тяжело опустился на шаткую кухонную табуретку, хватая ртом воздух, как вытащенная на берег рыба.

Лида вскочила, поддержав Михаила Павловича, помогла ему привалиться спиной к стене, судорожно начала расстегивать пуговицы на пижамной куртке, испуганно приговаривая:

— Мишенька, ну что ты… Сейчас, потерпи маленько… Полуприкрыв глаза, Котенев наблюдал за ней — нужный эффект достигнут, она уже испугана, больше не будет приставать, а он окажется в положении любимого, избалованного ребенка, которому на некоторое время будет позволено практически все.

Вспомнив о рюмке с валокордином, Лида метнулась к столу, схватила ее, сунула в руки мужу:

— Выпей, Миша, это лекарство…

— Потом. — Он слабым жестом поставил рюмочку на стол.

Упершись затылком в стену, Михаил Павлович сделал на лице страдальческое выражение и томно прикрыл глаза: надо закрепить достигнутый успех.

В прихожей снова раздался призывный мелодичный перезвон. Котенев приоткрыл один глаз:

— Опять этот идиот слесарь? Не открывай, — удержал он хотевшую пойти в прихожую жену.

Минуту-другую было тихо, потом опять настойчиво позвонили.

— Я открою? — запахивая полы длинного дорогого халата, тихо спросила Лида. — А ты выпей валокордин. Слышишь?

— Слышу, — не открывая глаз, откликнулся Михаил Павлович, — дай этому идиоту денег, и пусть убирается.

— Хорошо, я сейчас, ты только не волнуйся, ради бога.

Лида побежала в спальню, схватила кошелек и, зажав его в кулачке, пошла открывать.

Котенев привстал, взял со стола рюмку с валокордином и поднес к носу. Брезгливо сморщившись, выплеснул лекарство в мойку.

Споласкивая рюмочку, он слышал, как жена возится в прихожей с замками и о чем-то переговаривается с дураком слесарем, стоявшим по ту сторону двери. В том, что это именно он — их незабвенный Федотыч, зимой и летом обутый в кирзовые сапоги, насквозь пропахший ржавым железом, сточной водой и дешевым вином, — Михаил Павлович нисколько не сомневался. Федотычу было лет тридцать пять, он прилично выпивал и, найдя себе «дойную коровку» в лице кого-либо из жильцов огромного дома, начинал злоупотреблять посещениями. При этом он клялся и божился, что с получки долг обязательно вернет, но еще не было случая, чтобы возвращал.

Открыв дверцы бара, Котенев достал початую бутылку коньяка и, вытащив пробку зубами — крепко засадил в прошлый раз, ногти обломаешь, пока вытянешь, а выпить после нервотрепки охота, — налил в рюмочку. Аккуратно убрав бутылку, он прикрыл бар и взял полную рюмочку в руки. Услышав шаги, недоуменно оглянулся.

На пороге кухни, прижав руки к горлу, словно ей никак не протолкнуть в себя ни глотка воздуха, стояла бледная Лида. Из-за ее плеча выглядывал совершенно незнакомый человек.

— Что такое? — сердито спросил Михаил Павлович.

— К нам с обыском пришли, — непослушными губами едва смогла вымолвить жена.

Тонкая хрустальная рюмочка неслышно выскользнула из ослабевших пальцев Михаила Павловича и, ударившись об пол, разлетелась на множество мелких кусков, оставив у ног Котенева, обутых в фирменные домашние тапочки, осколки хрусталя и маленькую, остро пахнущую лужицу марочного коньяка…

Встретились в кабинетике одного из кооперативных кафе — уютный маленький зал, тихая музыка, никого из чужих. Директор, он же председатель кооператива, свой человек, будет молчать о встрече больших боссов.