Игра Джералда

– Страховые компании обслуживают всех, кто готов платить, – сказал Брендон. – И страховой агент Джералда не знал, что тот курит как паровоз и пьет как лошадь. А ты видела. И что бы ты ни говорила, ты должна была предвидеть, что с ним может случиться удар. И полицейские это знают. Представь себе ход их мыслей. «Допустим, она приглашает в домик на озеро какого-нибудь своего приятеля, но мужу об этом не говорит. Допустим, этот приятель выскакивает из шкафа и орет «Буга-Буга» – в самый неподходящий момент для мужа, но зато в подходящий момент для женушки». Если бы у полиции были хотя бы малейшие доказательства, что такое могло бы  произойти, ты была бы по уши в дерьме, Джесси. Прости за бедность речи. Потому что при определенных обстоятельствах истошный вопль «Буга-Буга» может быть квалифицирован как преднамеренное убийство с отягощающими обстоятельствами. Тот факт, что ты провела больше суток в наручниках и изуродовала себе руку, чтобы освободиться, свидетельствует в твою пользу и вроде бы отметает возможность наличия сообщника, но, с другой стороны, сами наручники могут кое-кого навести на мысль о сообщнике… скажем так, полицейских определенного склада ума.

Я смотрела на него как завороженная. Наверное, что-то подобное должен чувствовать человек, который вдруг осознал, что он только что лихо отплясывал на краю пропасти. Только теперь до меня дошло, что все гораздо серьезнее, чем мне представлялось. У меня иногда появлялась мысль, что полиция может подумать, будто это я убила Джералда… но только в плане не очень удачной шутки. Слава Богу, что я так не шутила в полиции, Рут.

Брендон сказал:

– Теперь ты понимаешь, почему тебе не стоит распространяться про какого-то незнакомца в доме?

– Да, – отозвалась я. – Не будите спящую собаку, правильно?

И как только я это сказала, мне сразу представился тот кошмарный бродячий пес… как он тащил Джералда по полу, вцепившись зубами ему в руку… большой кусок кожи оторвался от мяса и лежал на собачьей морде. Кстати, его нашли, этого бедного пса. Несколько дней спустя. Он себе вырыл что-то вроде берлоги под сараем Лагланов, где они хранят лодки. Он притащил туда изрядный кусок Джералда. Стало быть, он возвращался в дом по крайней мере еще один раз с того раза, как я напугала его светом фар и гудком. Его пристрелили. На нем был ошейник. Но не такой, знаешь, с именем и адресом владельца – а жаль, честное слово. Мне бы очень хотелось, чтобы комитет по охране животных нашел хозяина и устроил ему «веселую жизнь». Но зато там была кличка. Принц. Принц – можешь себе представить?! Когда констебль Тигарден сказал мне, что пса пристрелили, я порадовалась. Я не виню это несчастное существо за то, что он сделал с Джералдом – ему было разве что чуточку лучше, чем мне, – но я все равно порадовалась. И до сих пор еще радуюсь.

Но это так, отступление. Я начала рассказывать про наш с Брендоном разговор после того, как я сказала ему, что в доме, вполне вероятно, был кто-то еще. Он сразу же согласился с тем, что спящую собаку действительно лучше не трогать, пускай себе спит. Наверное, с таким грузом вполне можно жить – это уже облегчение, что я рассказала об этом хотя бы кому-то, – но я еще не готова об этом забыть.

– Меня убедил телефон, – сказала я Брендону. – Когда я выбралась из наручников и попробовала позвонить, линия была мертвой, как Эйб Линкольн. Когда я сняла трубку и не услышала ни гудков, ни шумов, я убедилась, что была права – в доме действительно  кто-то был, и он перерезал телефонный провод. Поэтому я сорвалась как ошпаренная и бросилась к машине. Я раньше не знала, что такое настоящий страх, Брендон, пока до меня не дошло, что я там одна, ночью в лесу, и где-то поблизости притаился незваный гость.

Он улыбался, но теперь это была не сердечная дружеская улыбка. Обычно так улыбаются мужики, когда задумываются о том, что женщины – существа безнадежно глупые и их нельзя выпускать на улицу без няньки.

– Ты подумала, что кто-то обрезал провод, когда сняла трубку с одного телефона, в спальне, и не услышала гудков?

Все было не так, и подумала я не то, но я все равно кивнула. Во-первых, так было проще. А во-вторых, я уже знала, что бесполезно что-то доказывать мужику, который глядит на тебя вот с такой вот улыбочкой, которая как бы говорит: «Ах эти женщины! Без них жить нельзя на свете, нет, и пристрелить их всех тоже нельзя!» Ты меня понимаешь, Рут. И ты понимаешь, почему в тот момент мне больше всего хотелось поскорее закончить этот разговор.