Игра Герцога

Обер-офицер взмахнул ладонью в атласной перчатке, и лишь она описала полукруг в воздухе, в руке барина оказался сухой искривлённый корень. Он чуть тряхнул им, и тот с сухим треском переломился. Еремей Силуанович бросил огрызок, и тот, стукнувшись с сухим треском в пыль, обернулся обломком человеческой кости.

— Дорогая Джофранка, ты никогда не ошибаешься! Но на этот раз ты не права. Он не обезумел, нет, — миролюбиво сказал чёрный герцог. — Господин Солнцев-Засекин, старший из рода дворянского, по праву может считать себя победителем в Игре. Ведь он сражался всё это время исключительно с самим собою, и, как видится мне, сумел победить того, кто выгрыз столько тёмных дыр в душе, кто владел им изнутри всё это долгое и мрачное для него время… Преодолел он врага лютого! Что же, любезный Еремей Силуанович, коль вы отвергли злато, не пролили кровь брата своего, но при этом и мне не поверили, что спасу дочь вашу и дерзнули руку поднять на меня…

Герцог осмотрелся, помолчал, и произнёс:

— Что ж, за всё это удостою наивысшей награды Игры!

И чёрный герцог, подойдя вплотную к грозному, тяжело дышащему барину, положил ладони на пылающие щёки, и, как показалось со стороны Антону Силуановичу, поцеловал. Или нет — что-то шепнул на ухо!

Тот сразу же отпрянул, пошатнулся, держась за уши:

— Неужели? Неуж… — кричал Еремей Силуанович.

— Да, неужели, мессир, вы! — произнёс Гвилум, покачав головой, наблюдая нарастающий ужас в глазах объявленного победителя.

— Да, всё верно. Только что я назвал ему подлинное имя своё!

'Да, знаете ли, такие случаи в истории человечества уже не раз случались. Император Юстин Второй, король Франции Карл, прозванный впоследствии Безумным, Эрих Четырнадцатый Шведский, император Австрии Фердинанд, король Пруссии Фридрих Вильгельм, и даже… даже великий государь Иван Васильевич, когда имел честь получить представление об имени господина великого герцога… — вновь прозвучали в сознании молодого барина слова, сказанные Гвилумом ещё в самом начале Игры.

— Вот только что же мы должны полагать за безумие? — произнёс задумчиво чёрный герцог. — Порой, друзья мои, нечаянное, но полное прозрение ума, прозрение высшего порядка, что приходит к достойному того, в глазах окружающих простецов выглядит безумием. Но что могут знать о просветлении живущие в изменчивом сером мире? И много ли разумеют они в вопросах Вечности?

Он поднял глаза, обращаясь теперь к пылающему огнями своду шахты:

— Сколько богачей и властителей вмиг оставили всё накопленное богатство, считая дешевле пыли почёт, признание и злато, и пошли скитаться с котомкой по миру, после того, как я даровал им знание подлинного имени моего?

— Что же теперь будет с ним, о господин? — спросила задумчивая Джофранка.

Но ответ дал сам Еремей Силуанович. Он, шатаясь, обвёл задумчивым, каким-то совершенно новым для него взглядом свиту, а затем подошёл к брату и протянул окровавленную ручищу:

— Хватайся, Антоша, мы… уходим отсюда!

Молодой барин, не доверяя до конца и сомневаясь в услышанном, всё же протянул бледную трясущуюся ладонь, и брат, ловко схватив, взвалил его на плечо так, как крепкие плечистые деревенские плотники носят массивные брёвна для сруба.

Резкая боль в плече от такого подъёма помутнила взор, и, потеряв сознание, Антон Силуанович услышал будто бы свой голос со стороны. Прозвучало то, что он сказал брату, пытаясь достучаться до души и сердца его перед самым началом противостояния в шахте:

«Помнишь, как в детстве мы заблудились в лесу, и нас преследовала стая голодных волков? Но ты тогда не испугался, а защитил меня! Ты посадил меня на высокое дерево, а только потом залез сам, хотя волки смотрели в твою спину!»

Да, да, это говорил он! И теперь слышал себя, но только глухо, словно его слова доносились из глубокой пучины:

«А когда звери, покружив вокруг нас всю ночь, ушли ни с чем, ты нёс меня, обессиленного, на руках до самого дома! Вернись душой туда, в наше с тобой детство! Я знаю, ты сможешь!»

— Очень интересно знать мне, что же ты думаешь обо всём этом, дорогой мой слуга Гвилум? — обратился чёрный герцог, скрестив руки на груди и наблюдая, как Еремей Силуанович с братом на плече повернулся к ним спиной.

Гвилум, оставаясь в промежуточном облике получеловека-полуворона, сжав за спиной руки-крылья, вышел из тени хозяина и встал рядом:

— Я думаю, что вы вновь, как, впрочем, и всегда, оказались абсолютно правы насчёт рода человеческого, мессир! А Игра способна явить такие неожиданные чудеса, что восхищаешься невольно переменам, которые и допустить невозможно в душах даже самых гнилых и отчаянных подонков и душегубцев! — он достал клетчатый платок и чихнул. — Прошу великодушно простить за недопустимое выражение, сорвалось в порыве! Но нужно понять сей порыв! Вы — подлинный господин добра, и явили нам такие перемены в столь чёрной душе! И это наблюдали мы, а также тысячи наших взволнованных зрителей!..

— Он узнал моё имя…. Я посчитал его этого достойным, — помолчав, произнёс чёрный герцог, и погладил Гвилума по голове.

Тот зажмурил глаза.