Игра Канарейки (СИ)

– Если тебе надо будет что-то продать, заходи, ведьмак, – не скрывая своего довольства, сказал Эвальд Борсоди. Геральту было немного досадно от того, что Незнакомец обманул его и всё же получил то, чего хотел. И было совершенно непонятно, совесть или гордость виновата в этих чувствах.

Квинто чуть ли не светился от счастья, чем мог бы привлечь внимание стражи в замершей на улице облачной ночи. Взломщик смотрел на Канарейку, сложив губы в полуулыбку, хотел что-то ещё сказать ей. Вот только сказать ему было совершенно нечего.

– Прощайте, – эльфка махнула рукой, зашагала в сторону причала. Хорошо, что это закончилось. Она никогда в жизни больше не хотела видеть Эвальда и Квинто.

Ведьмак кивнул мужчинам и последовал за Канарейкой. При ходьбе она всё ещё заметно прихрамывала.

– Кажется, я начинаю привыкать к тому, что ты прикрываешь мне спину, – хмыкнул ведьмак.

– Не надо к такому привыкать, – устало улыбнулась эльфка. – Утром я уезжаю.

Геральт и Канарейка шли по узкой тёмной улочке. Стражники известили о своём приближении громкими переругиваниями, ведьмак и эльфка молниеносно, не сговариваясь, спрятались за ящиками по обе стороны улицы. Просидели так с минуту, пока патруль не прошёл и стал неслышим, вышли и зашагали дальше.

– А О’Дим? – спросил Геральт.

– Что О’Дим?

Ведьмак не знал, что. От прямых вопросов оба уклонялись, не желали ничего говорить.

– Ну а тогда Ольгерд?

Канарейка шагала, смотрела вперёд, хмурясь.

– Вы же с ним… – начал Геральт.

– Как думаешь, ведьмак, почему девушек вечно тянет на плохих и ужасных парней, грубиянов, а не на хороших ведьмаков?

Геральт взглянул на неё. Она хитро улыбалась, в глазах её бегали бесята. Он как-то даже подхватил её игривое настроение.

– Ну, не так уж я и хорош. Вечно шляюсь где-то, возвращаюсь словно с того света, разбрасываю мечи и посуду за собой не мою.

– Если не моешь посуду, тогда я пас, – засмеялась Канарейка. Ведьмак тоже улыбнулся.

– Я принёс Дом Борсоди, – сказал ведьмак. Ольгерд фон Эверек поднял на него взгляд холодно-зелёных глаз, сделал небольшой глоток вина и отставил чарку в сторону.

И Канарейка, и Геральт выглядели очень неплохо для тех, кто поднял на уши всю оксенфуртскую стражу.

– Не здесь, – сказал атаман, вставая. – Поднимемся.

Канарейке вообще хотелось крепко надраться, проспать часов двадцать и отрубить себе ногу. В любой последовательности. А потом уехать. В Новиград. Пожить некоторое время у Эйвара, помочь ему с варениками или с оружием – в зависимости от того, на что сейчас больше спрос. Ходить на рынок каждое утро, судорожно вспоминать, сколько в погребе осталось картошки или лука, иногда баловать себя новым гребнем или заколкой. Эйвар Хаттори всегда тепло принимал её у себя, позволял жить под видом сестры или жены, никогда не прогонял и был, в общем-то, рад компании за столом. Только Канарейка не могла жить так долго. Проходил самое большее месяц, и простая кметская жизнь, пусть даже в Новиграде, вставала поперёк горла и начинала душить. Хотелось повеситься на переднике или вскрыть вены кухонным ножом. Она собирала вещи и уезжала. Хаттори всегда расстраивался как ребёнок или старик, которого оставили одного. Эльфке было его жаль, но себя всё же больше.

От воспоминаний и планов Канарейку отвлекло то, что она чуть не разбила себе нос – не слишком учтивые ведьмак и атаман не придержали перед убийцей дверь. В предпоследний момент эльфка, заметив в поле зрения какой-то движущийся на неё объект, рефлекторно выставила руки перед собой. Податливая дверь быстро сдалась, и Канарейка зашла в комнату атамана целой и невредимой. Почти.

Геральт поставил шкатулку на стол, Ольгерд открыл её, заглянул внутрь. Лицо его осталось непроницаемым.

– А где документы?

– У Эвальда Борсоди. Я не хотел никого убивать, а он просто так не отдал бы их. – Геральт тоже надел маску безразличия и безучастности.

– Конечно, – хмыкнул атаман. – Там лежит завещание их батюшки, в котором говорится, что, если братья хоть раз в год, на Беллетэйн, не пожмут друг другу руки, всё имущество переходит сиротскому приюту.

– Ты не говорил о бумагах. Ты просил дом – вот он.

Канарейка особо не вдавалась в беседу мужчин, присела на край стола и разматывала бинт на ноге.

– Ты теперь как О’Дим? Тебе нужно чётко всё поговаривать, а то выкинешь какую-нибудь подлость?

Канарейка подняла взгляд на атамана.

Геральт в упор смотрел на Ольгерда. Похоже, такое сравнение оскорбляло ведьмака.

Атаман выдохнул, отвернулся к окну. Канарейка решила, что сегодня эти двое не намерены друг друга убивать, поэтому вернулась к перевязке больной ноги. Достала из сумки баночку с обезболивающим – комнату наполнил мягкий горьковатый запах ласточкиной травы и мандрагоры.

– Я пришёл сюда за третьим желанием. Давай уже покончим с этим.

Ольгерд придумал третье, самое невозможное желание уже давно. Но что-то останавливало его, не позволяло говорить о нём прямо здесь.

– Давай выйдем, Геральт, – сказал атаман таким тоном, будто о третьем желании, которое обязан выполнить ведьмак по договору с демоном, испокон веков принято говорить на улице или заднем дворе.