Игра королев. Женщины, которые изменили историю Европы

Расстроенная срывом поездки в Йорк, который вверг ее «в такое сильное душевное волнение, что она весь день оставалась в постели», Мария Стюарт отправилась в поездку на север Шотландии. Верный католик граф Хантли, прозванный «Петухом Севера», не делал секрета из своего неодобрения проанглийской политики и, более того, не желал подчиняться власти своей королевы. Поездка превратилась в нечто подобное карательной экспедиции, и Мария в ней проявила себя наилучшим образом. Рандольф писал Сесилу той осенью 1562 года:

При всех волнениях я никогда не видел королеву более веселой: она совсем не пугалась. Я никогда не подозревал в ней такой смелости, какую обнаружил. Она не сокрушалась ни о чем, кроме того, что не мужчина, чтобы знать, каково это лежать всю ночь в поле или идти пешком по мощеной дороге в солдатской кожаной куртке и шлеме, с круглым щитом и широким мечом.

Когда один из командиров Хантли приказал закрыть перед ней Инвернесский замок, она повесила его на зубчатой стене; когда один из сыновей Хантли намеревался похитить Марию (и, возможно, жениться на ней силой), она его казнила. Однако напряжение сказалось на молодой женщине. Вернувшись в Холируд, она заболела, к тому же получила из Англии известия, представившие в новом свете многие ее расчеты.

Елизавета Тюдор слегла от оспы, положение ее было настолько серьезно, что советники собрались у ее кровати в ожидании кончины королевы, боясь за будущее страны. «Смерть овладела каждой моей жилкой», – впоследствии написала Елизавета. Мария Стюарт искренне обеспокоилась и приказала своим фрейлинам найти рецепт примочки, которую сама использовала, когда болела оспой в юности, чтобы не было рубцов, пугающих всех женщин. Однако она, должно быть, тоже подумала, а что, если?

Пришедший ответ ошеломил. «Я слышал разговоры, что во время вашей последней бури затеян план, который выдвигал на престол кого-то другого вместо моей госпожи, во что я не могу поверить, не видя никого более достойного», – недоверчиво написал Мейтленд Сесилу. Елизавета вылечилась от оспы, но когда лорды побудили королеву обсудить кандидатуру ее преемника, за Марию был подан только один голос.

Эта ситуация, во всех своих аспектах, продолжит чинить препятствия отношениям Елизаветы и Марии. Наследование престола всегда составляло проблему для Елизаветы. Как-то она сказала Мейтленду: «Государи не могут любить своих детей. Подумайте, разве я могу любить собственный саван?» В течение предстоящих лет две королевы никогда не прекратят следить друг за другом, а манера их взаимодействия будет оставаться чрезвычайно сложной.

Мария Стюарт писала о Елизавете Тюдор: «Я чту ее в своем сердце и люблю как дорогую кровную сестру». Моментами они были матерью и дочерью; иногда посылали друг другу драгоценности и обменивались пылкими стихами, как могли бы делать возлюбленные. В надежде на встречу с английской королевой Мария отставила все разговоры о поклонниках и новом замужестве, пошучивая, что ей не нужен никто, кроме Елизаветы. Кажется, что при обоих дворах повторялась фантазия, что эти двое могут пожениться, и хотя кто-то думает, что мужчиной в их паре была Елизавета, но именно высокая Мария любила прогуливаться по улицам в мужской одежде.

В первые дни 1563 года Мария узнала, что Сесил планирует провести через парламент решение лишить ее права на английский престол Актом об исключении. Мария была вынуждена обдумать другие планы – о замужестве. Однако то, что казалось ей новой возможностью для нее, для Елизаветы выглядело как угроза.

Елизавета Тюдор давно находилась под все возрастающим давлением со стороны своего совета – от нее требовалось вступить в брак и произвести наследника, и она заверяла парламент, что выйдет замуж, как только это можно будет сделать «удобно». Ее нерешительность вполне понятна. Когда Мария Стюарт овдовела в первый раз и обсуждался вопрос о ее новом браке, посол Елизаветы Трокмортон писал о шотландской королеве:

В течение жизни ее мужа ей не придавалось особого значения, поскольку в узах брака и подчинения супругу (который нес груз ответственности за все ее дела) не представлялось серьезного случая узнать, что она думает.

Должно быть, его слова звучали скорее как предостережение, чем как побуждение к браку.