Игра мудрецов

– Нет. Нет. Если я такое вылечу, потом точно не выберусь, – забормотал Эдвард. Он трясся так, что Генри едва разбирал слова. – Ты-то свою часть сделки не выполнишь, конечно, нет. Обещал помогать мне, а сам… Я по глазам видел, что ты меня собрался бросить, потому и решил успеть первым. Я отдам тебе свои силы, и ты сбежишь, вот что будет! – крикнул он, и Генри даже позавидовал, что он еще в состоянии кричать. – Я что, идиот? Мучайся и сдохни, зверюга, понял?

Голос у него сорвался, он уперся лбом в колени и затих. Генри тоже опустился на землю. Он понятия не имел, что им теперь делать.

Какое-то время Эдвард не двигался, а потом вдруг встал и пошел к нему, оскальзываясь в грязи. Генри сразу вспомнил, что у Эдварда на поясе по-прежнему висит действительно острый меч, но испугаться не успел.

– Не понимаю, как ты еще не свихнулся, если ты так себя чувствуешь с начала дождя, – пробормотал Эдвард и положил руку ему на лоб.

Генри изо всех сил надеялся, что сейчас дождь перестанет обжигать, но не удивился, когда этого не произошло. Эдвард растерянно заморгал. Он, может, и не любил свой дар, но все равно неприятно поразился, что тот внезапно его подвел.

– Это не болезнь, – проскрипел Генри, мимоходом удивившись, что к нему вернулась способность говорить, хотя с неба по-прежнему лились бесконечные потоки воды. – Просто я такой.

– Как же ты моешься? – пробормотал Эдвард, подставляя руку под дождь – видимо, все-таки обжегся. – Серьезно, как?

Генри вдруг почувствовал что-то странное: ему захотелось смеяться. Они сейчас легко могут погибнуть, а Эдварда волнует такая ерунда.

– С трудом, – прохрипел он. – И быстро.

Эдвард долго смотрел на него с непонятным выражением лица – будто не мог решить, пожалеть Генри или отхватить ему голову мечом. А потом, кряхтя, взял Генри за шкирку и поднял.

– Если ты еще не протянул ноги, то вполне можешь взобраться на эту гору. Лезь, а я буду повторять все за тобой. Не хочу умереть на дне ущелья, как мой брат. Когда мы с ним встретимся в Серебряной роще, боюсь, он меня не поймет.

Генри понятия не имел, что такое Серебряная роща и как можно встретить того, кто умер, но голос Эдварда был полон такой решимости, что Генри невольно послушался и, нащупав камень покрепче, подтянулся.

Он лазил по скалам с детства и даже сейчас мог отличить надежный выступ от того, который сразу раскрошится. В таком состоянии это было то еще развлечение, но он все равно полз вверх, медленно, как гусеница. Под руками чавкала грязь, сверху лилась вода, но зато вспышки молний пришлись как нельзя кстати – они на секунду выхватывали склон из полутьмы, и Генри успевал присмотреть следующую опору. Эдвард карабкался за ним, оскальзываясь и кашляя, когда в горло попадала вода. Когда он совсем отставал, Генри спускался вниз и молча показывал, за что ухватиться. Ему стало казаться, что он прополз этот склон вдоль и поперек десять раз, – но силы, как ни странно, еще не кончились. Эдвард его не вылечил, но попытался, и это впечатлило Генри сильнее, чем все ужасы сегодняшнего дня.

Когда они наконец выбрались на тропу, Генри без сил рухнул на нее и собрался полежать. Но Эдвард побрел вперед, держась за скользкую потемневшую скалу, с упорством, которого Генри не ждал от неженки из дворца. Пришлось встать и идти следом, пока Эдвард еще куда-нибудь не провалился.

Спотыкаясь и пошатываясь, как два больных старца, они дотащились до места, где Генри оставил коней. Те были живы и здоровы, и Эдвард тут же бросился к ним с таким видом, будто думал, что Генри их съел, пока его не было. Генри лег под чахлую елку поодаль от них – все равно вода теперь везде, а тут хоть не наступят копытом.

Эдвард гремел упряжью, расседлывая коней, и Генри понял, зачем, только когда тот подошел к нему, держа в руках два седла и две подстилки из толстой ткани, которыми были накрыты спины коней, – видимо, чтобы им не терли ремни седел. Одну из подстилок Эдвард деловито расстелил на земле и перекатил на нее Генри, как бревно. Потом приподнял его голову и положил под нее седло, накрыл Генри второй подстилкой, а другое седло поставил на бок так, чтобы оно загораживало его голову от косого дождя. Все вещи были влажные, но это определенно было в сто раз теплее и суше, чем лежать в луже. Эдвард сел рядом и похлопал его по плечу так же, как только что успокаивал Болдера.

– Нам надо что-то сделать, чтобы тебе стало лучше, долго я так не протяну, – сказал он и подоткнул все слои ткани, чтобы под Генри не заливалась вода. – Других идей у меня нет, так что буду петь. Мы с братом вечно что-нибудь себе расшибали, и тогда мама пела нам вот такую песенку. – Он прокашлялся и начал: – «Боль надолго не приходит, не грусти, не плачь, малыш, боль пугается восхода и сбежит, пока ты спишь…»

Пел он очень плохо. Генри не знал, каковы правила исполнения песен, но чувствовал, что Эдвард нарушает добрую половину из них.

– Так и знал, что поможет. У меня прекрасный голос, – сообщил Эдвард, и Генри только после его слов понял, что ему и правда стало легче. – Продолжаю.