Игра на двоих (СИ)

Новые, куда более жестокие порядки. Комендантский час. Армия вооруженных до зубов миротворцев прямиком из Капитолия. Крей больше не старший, прислуживает теперь новому главе, мрачному мужчине по имени Тред. Он прожигает каждого свирепым взглядом и чуть что замахивается плетью. Шаг влево — преступление против Капитолия. Шаг вправо — нарушение сразу сотни законов, установленных самим Президентом. Шаг назад — казнь без права на последнее слово. Шаг вперед — расстрел на месте. Теперь нам можно только дышать; все остальное строго запрещено. Черные рынки перекрыты, в каждом доме ежедневно проводятся обыски. Сжигается все, что покажется подозрительным. Даже сильнодействующие лекарства, и те изымаются, что уж тут говорить про спирт? Котел разорен, а старое здание сожжено. В костер брошены и некоторые из местных продавцов. В ушах еще долго стоят их крики, а перед глазами — обугленные тела. Страшная, мучительно-долгая смерть. Кое-кто из нищих, тех, кому уже нечего терять, иногда приходит на место, где располагался рынок, и несколько часов подряд копается в золе, отшвыривая в сторону остывшие угли. Пытается найти хоть что-нибудь. Обычно это заканчивается виселицей, но, как я уже сказала, людям, решившимся на подобный проступок, терять нечего.

Жители прячутся по углам при виде очередного рейда. Миротворцы совершают обход каждое утро и вечер. За обыском приходят и к нам: Тред не видит никакой разницы между Шлаком и Деревней Победителей. Я едва успеваю закопать во дворе нож и лук, а Хеймитч лишается нескольких сосудов с вином. Облегченно вздыхаю, когда он молча, с чуть виноватой улыбкой отдает им алкоголь. Но стоит главе миротворцев повернуться спиной и отойти на несколько шагов, как улыбка превращается в оскал. Я дергаю его за рукав и качаю головой. Это того не стоит. Мужчина пожимает плечами. Знаю, неприятно, но наша основная проблема — отнюдь не Тред. Успеем разобраться и с ним, позже. Послав к черту собственные принципы, сама прошу родителей не выходить лишний раз из дома. С деньгами, едой и лекарствами у нас все в порядке, так что нет смысла рисковать здоровьем. Зато у мамы Китнисс прибавляется забот: каждый день к ней домой приходят толпы больных и раненых. Женщина старается помочь, но получается не всегда. При встрече мы приветливо киваем друг другу. Я вижу в ее глазах тоску по погибшей дочери и ни грамма упрека в мой адрес. Все, что у нее осталось, — Китнисс и травы, которыми она пытается облегчить страдания умирающих пациентов.

— Как ей это удается? — спрашиваю как-то девушку.

— Что именно?

— Продолжать жить после стольких потерь. Сначала муж, следом — младшая дочь. Что не дает ей сломаться?

— Она давно сломалась, — неохотно поясняет Китнисс. — Сразу после смерти папы. Она ушла в себя и так и не вернулась до конца к нам. Никогда уже не вернется, наверное. Погружается в работу и повседневные дела, чтобы меньше думать о прошлом и настоящем.

— А о будущем?

— В будущее она не верит.

— А ты?

— Я верю только до тех пор, пока моя стрела не пронзит грудь Сноу. Дальше для меня наступит пустота.

— Значит, ты все же не отказалась от идеи отомстить?

— Никогда не откажусь. Вот только не знаю, как воплотить это в жизнь. Не знаю, способна ли.

— У тебя гораздо больше сил, чем ты думаешь.

— Непохоже. Я не могу защитить тех, кого люблю.

Теперь мы проводим вместе куда больше времени. Страх и опасность сближают нас, заставляя забыть о личной неприязни и недопонимании. Вместе проще и хоть немного безопаснее. Охотимся, гуляем по глухой чаще, сидим на берегу озера, наблюдая, как тает лед. Иногда разговариваем, иногда молчим. Китнисс рассказывает о своей жизни до роковой церемонии Жатвы, я стараюсь обходить острые углы и не поднимать болезненные для нас обеих темы. Мы не откровенны, но честны, и этого вполне хватает. Она напоминает мне, что значит быть трибутом, я объясняю, каково это, — стать ментором.