Игра на двоих (СИ)

Он выбирает самую дальнюю и показывает мне. Серый школьный двор с ковром желтых листьев на неровном асфальте. У крыльца старого здания стоит маленькая девочка в красном клетчатом платье. Темно-русые волосы заплетены в две тонкие косички. Серые глаза смотрят настороженно и недоверчиво. Тонкие губы тронуты слабой, чуть испуганной улыбкой. По сравнению с этой картиной все остальные кажутся безлико-бездушными, мертвыми. А она живая, эта девочка. Китнисс Эвердин. Художник, нарисовавший ее, совсем не гений и даже не мастер, но ни один профессионал не мог бы изобразить ее так, как это сделал Пит. С маниакальной точностью, с вниманием к самым мелким деталям, которые показались бы незначительными любому другому, он описал ее внешность и рассказал о характере. Отразил всю сущность девушки.

— Давно? — понижаю голос до шепота, так сильно я поражена увиденным.

— С первого школьного дня, — шепчет парень в ответ.

— Когда Цезарь брал у тебя интервью, Хеймитч сказал мне, что…

— Он не знал. Я просто не сказал ему, что влюблен в Китнисс. Притворился, что незнаком с ней, и сделал вид, что мне нравится его план.

— Почему, если ты и правда любил ее?

— Не хотел, чтобы он использовал мои чувства к ней, — слышу в его голосе стальные нотки.

Меж светлых бровей появляется складка. Парень оберегает свою, пусть и несчастную, любовь ничуть не менее ревностно, чем мы с напарником нашу, взаимную.

— Он и так их использовал, — я качаю головой. — В чем разница?

— Это другое, — парирует Пит.

Я только озадаченно киваю. Мелларк смог перехитрить Хеймитча, а это определенно заслуживает уважения.

Ставлю картину на место и тихо интересуюсь:

— И что ты испытывал, когда вам пришлось изображать двух безумно влюбленных подростков?

С горькой усмешкой на губах Пит становится похож на Эбернети.

— Ничего хорошего. Она притворялась, и я тоже. Только ночью, когда Китнисс спала, а я дежурил, понимал, что теряюсь в самом себе и в своих чувствах. Было непонятно, где правда, а где ложь.

— Ложь иногда бывает такой сладкой.

— Да уж, как успокоительный сироп. А теперь у меня как-то нет выбора.

— Ты с ней, это важнее всего остального. Важнее того, что происходит во вокруг. Думай только о том, что между вами.

— Пытаюсь. Иногда мне кажется, что мои чувства взаимны. Но история со свадьбой, камеры, интервью, лично-публичная жизнь — все это убивает.

Пытаюсь хоть как-то успокоить его, но у меня не получается.

— Мне бы твои проблемы, — не сдержалась.

— У тебя и своих хватает, — мне не очень нравится его понимающе-сочувствующий взгляд.

— Послушав жалобы Китнисс, я уже начала сомневаться, что они существуют не только в моем воображении.

Вместо ответа Пит снова наклоняется над картинами и достает еще одну. Полотно аккуратно завернуто в широкий обрез белой ткани. Что-то более личное? Художник относит ее к ближайшей лампе — нужно больше света — ставит на пустой мольберт и срывает накидку. Я заблуждалась, думая, что после оглашения правил Квартальной Бойни меня уже ничто не сможет удивить. Нет, не так — поразить, сбить с толку, лишить дара речи. Невозможно описать охватившие меня чувства, когда я вижу, что нарисовал Пит.

Немолодой мужчина с длинными светлыми волосами и глазами цвета льда стоит на поросшем луговыми цветами склоне. Одна рука крепко сжимает рукоять ножа, другая — ладонь черноволосой девочки-подростка. Та смотрит вперед, и в ее карих глазах застыло выражение отчаянной решимости. Ей не страшно, ведь она знает, что старший друг и защитник никогда не оставит ее одну, не позволит хватке ослабеть. Девочка доверчиво прижимается к нему, а мужчина смотрит на нее с выражением безумного, безрассудного самоотречения. Так, что каждый, кто взглянет на картину, поймет, что их связывает что-то большее. Возможно, даже запретное. У ног девочки лежит черный волк, и горящий взгляд и белоснежные клыки в приоткрытой пасти ясно дают понять, что будет с тем, кто посмеет угрожать этим двоим. Он готов защищать его и ее до конца, по последнего вздоха в разорванных легких, до последней капли крови в разрезанных жилах. За их спинами вырастает непроходимый лес, а небо, вопреки всем законам природы, обагрено кровью.

— Что это?

— Только то, что ты видишь.

Перевожу взгляд на него. Хочу, чтобы он заметил с моих глазах лишь злость, за которой я пытаюсь спрятать страх.

— Как ты узнал?

— Я увидел.

— Как? — я повторяюсь, не понимая, где и когда мы допустили ошибку.

— Я художник. Я вижу то, чего не видят другие.

— Ты сумасшедший.

— Нет, это вы лишились рассудка, — странно, но в его голосе нет и оттенка осуждения.

Он покачивает головой, словно не может поверить, что мы могли отважиться на такое.

— Давно?

— Со второго взгляда, — ответ звучит небрежно, даже грубо. Не хочу вдаваться в детали.

Мелларк делает шаг ко мне. Я моментально напрягаюсь и отшатываюсь. Парень грустно улыбается и с сожалением произносит:

— Я подумал, тебе будет приятно. Мне можно доверять, Генриетта. Я никому не скажу.

— Будь уверен, если скажешь, я успею убить тебя, прежде, чем убьют нас с Хеймитчем, — мой свистящий шепот расползается во все уголки комнаты разбуженным ужом.