Игра на двоих (СИ)

В следующее мгновение пол уходит у меня из-под ног, и я обнаруживаю себя сидящей у Хеймитча на коленях. Судорожный вдох. Сдавленный крик. Он бросается на меня, словно изголодавшийся хищник на вожделенную добычу. Его губы скользят по щекам, скулам и шее, оставляя сухие, жгучие поцелуи, от которых кожа будто воспламеняется. Одна рука держит, чуть сдавливая, мои щиколотки, не давая сдвинуться ни на сантиметр, другая — гладит по спине, задирая и так короткую майку. Я обнимаю его за шею, зарываюсь пальцами в волосы, слегка оттягивая их, отчего Хейм, громко смеясь, запрокидывает голову назад, на самый край спинки кресла. Старая мебель покачивается и скрипит жалобно, чуть осуждающе. Я приподнимаюсь, перекидываю онемевшую от его хватки ногу через колени ментора и устраиваюсь на его узких бедрах. Нависаю над ним, заглядываю в глаза, провожу кончиками пальцев по колючей щеке. Двигаюсь чуть ближе к губам, изучаю их как в первый раз — не взглядом, но осязанием. Бледные, почти бескровные; края чуть приподняты вверх, в моей любимой полуулыбке. Наклоняюсь ближе и осторожно касаюсь их языком, слизывая каплю вина в левом уголке. Чувствую терпкий привкус. Хеймитч не выдерживает и, приподняв голову, находит мои губы. Грубо целует, не желая больше сдерживаться. Я слегка кусаю его, но он не останавливается, и мне это нравится.

Руки мужчины задерживаются на моих бедрах. Чувствую его растущее нетерпение сквозь грубую ткань джинсов, и это на мгновение отрезвляет меня. Сердце бьется все быстрее, впрыскивая в кровь дозу адреналина, а в мозг — слепой страх перед неизвестностью. Мы никогда не говорили об этом — произойдет, когда мы оба поймем, что время пришло. Или когда один из нас перестанет себя контролировать и мы пойдем до конца, забыв, что все началось с невинного поцелуя. Или когда нам придется еще раз заглянуть в глаза Смерти. Нелепо, но я не имею ни малейшего понятия о том, что сейчас происходит, лишь представляю что-то в общих чертах. В школе о таком не рассказывают — скорее, прочитают еще одну лекцию о способах переработки угля. С родителями тоже откровенничать не приходится — неудобно, возраст не тот, да и гнетущая атмосфера вечного страха и постоянные напоминания о приближающейся церемонии Жатвы несильно помогают.

Мама говорила что-то, когда увидела маленькое пятно крови на простыне — мне тогда только исполнилось тринадцать, —, но не о том, что мне сейчас нужно. Я не думала, что это коснется меня так скоро. А спросить так и не решилась: не хотела вызывать ненужные подозрения. Старшие подруги? Вы, наверное, забыли, что я говорила в самом начале, — я одиночка. Все, что делаю, происходит на уровне подсознания, инстинктов. До сегодняшнего дня этого хватало. Но сейчас я теряюсь.

Эбернети не готов дать мне и секунды на размышления. Он пьян, не до беспамятства, но так, чтобы позволить нам обоим зайти дальше, чем обычно и перейти последнюю границу. Стаскивает с меня майку, расстегивает ремень на джинсах. Я прижимаюсь к нему, уткнувшись носом в шею, и делаю глубокий вдох. И разум снова покидает меня, — не на минуту, как это случалось раньше, но на все то время, что мы вместе. В одном кресле, в одном доме, в одном городе, в одном мире. Пока наши объятия не разорвет шальная пуля, смазанная ядом стрела лука или начищенное лезвие ножа.

Если бы кто-то спросил, что именно произошло в тот момент, что такого особенного было в запахе обнимающего меня Хеймитча, не хватило бы слов, чтобы ответить. Амбре старого вина, аромат крепкого кофе и свежесть мятного геля для душа перемешались и слились в сладкое, горькое, терпкое, пряное единое целое. Уже знакомое и волнующе-новое одновременно. Родное, но чужое. Запах неба, утопающего в ослепительно-ярком рассвете, живительная прохлада воздуха после дождя, тепло, хранимое выжженной летним солнцем травой, мягкость волчьей шерсти, горечь дыма костра в сгущающихся сумерках, холодное дружелюбие осени. Мир кружится в безумном танце, сводя меня с ума и заставляя желать то, о чем я никогда не могла и помыслить.

Цепкие пальцы Хеймитча путаются в нижнем белье. Я не помогаю ему, думая, что мне, наверное, нравится, когда он делает все сам. Упираюсь рукой в его широкую, мощную грудь и веду ладонь вниз, пересчитывая пуговицы на рубашке. Добираюсь до последней, а затем снова иду вверх, теперь уже расстегивая одну за другой. Он не отрывается от моих губ. Руки не слушаются, то ли от волнения, то ли от предвкушения. Ментор наконец справляется с застежкой и теперь, чуть отстранившись, наблюдает за мной помутневшим взглядом, ожидая, когда я закончу и послушно вытяну руки, чтобы он мог стащить с меня ненужный клочок ткани. Мое терпение заканчивается на двух верхних, и я попросту разрываю шуршащую серую ткань. В ту же секунду ментор срывает с моих плеч тонкие бретельки, сминает черное кружево и отшвыривает его в сторону.