Игра на двоих (СИ)

После безвкусного ужина снова прихожу в Штаб и задерживаюсь там до самой ночи. Стараюсь быть полезной. Я не гений-изобретатель, не организатор повстанческого движения и не солдат с многолетним опытом, а потому мне предстоит ещё многому научиться. И я стараюсь. Только бы ещё приучить себя не думать о Хеймитче в такие моменты. Но нет, память услужливо подсовывает яркие картинки. Я не хочу этого видеть. Теперь мне кажется, что ментор заставлял свою подопечную учить всю эту теорию не просто так. Он предполагал, что не вернётся с Арены, и хотел, чтобы я была в состоянии понять все происходящее вокруг: мне ведь ещё выживать в этой войне. Возможно, в одиночку.

Я прошу Койн дать мне ночное дежурство, но она молча указывает на часы и на дверь. Мне не остается ничего, кроме как послушно кивнуть и уйти в свой отсек. Перед сном заглядываю к родителям. Услышав скрип железной двери, мама спешит в прихожую и чуть не сбивает меня с ног, желая поскорее обнять. Прямо как в нашу первую встречу после моего возвращения с Арены. Тогда она смотрела на меня с таким страхом, будто я была не более чем бестелесным призраком. Я нашла в себе силы для улыбки, но не смогла сказать ни слова.

— Ты жива. Жива. Жива… — все повторяла она, заливая слезами мою униформу. Я молча прижимала ее к себе и долго, очень долго не хотела отпускать.

Я не стала говорить им о Хеймитче, зная, что не выдержу сочувствующих взглядов, а любые слова покажутся сейчас неуместными и даже глупыми, и вместо благодарности я испытаю лишь раздражение. Возможно, они узнали об этом позже от кого-то другого, — мне это неизвестно. Но с того дня я каждый вечер захожу к ним просто для того, чтобы обнять. Они — единственные, чьи прикосновения я могу выдержать.

В десять тридцать отключается свет и я сворачиваюсь клубочком на слишком широкой кровати. Матрас кажется жестким, а одеяло словно сделано из бумаги. Болит спина. Я прижимаю колени к груди и обхватываю их руками. Словно так теплее. Словно так безопаснее.

Я занята даже по ночам. Я схожу с ума. От боли, от страха, от одиночества. От кошмаров, которые становятся все ярче и реалистичнее. В моих снах больше жизни, чем во всем Тринадцатом Дистрикте. Я не засыпаю — я теряю сознание и оказываюсь в каком-то другом месте. Там мир, и краски, и Хеймитч. Мне не хочется оттуда уходить, но я знаю, что умру, если не проснусь. Очень холодно. Я не смогу согреться, пока он не окажется рядом и сердце снова не забьется. Но это мне только кажется. Утром меня как обычно будит пронзительный звон будильника и я иду навстречу новому серому дню.

— Эй, солдат Роу, не спать на дежурстве!

По сухим губам пробегает тень улыбки. Рубака. Это он держал меня за руку, когда электрическая волна отшвырнула нас от дерева. Его ударило сильнее, и мужчине пришлось провести неделю в госпитале. Я навещала всех, но у постели темнокожего проводила всегда на пару минут больше. Возможно, потому, что он напоминал мне о менторе, а я ведь до сих пор не решила, стоит ли думать о Хеймитче сейчас, когда у нас нет возможности попытаться спасти его, или нет. В любом случае, как только Рубаку выписали, тот, не спрашивая ничьего разрешения, стал моим постоянным спутником и, по совместительству, телохранителем.

— Почему?

— Отдаю долг старому другу. Он меня в порошок сотрет, если в его отсутствие с тобой что-нибудь случится.

— В его отсутствие… — машинально повторяю я.

— Отставить! — рявкает мужчина.

— Чего?

— Даже не думай об этом! Хейм сильный, его так просто не убить. Ха, пытки! Он двадцать лет пил не просыхая — ему после той паленой дряни, что продавали у вас в Двенадцатом, ничего не страшно! Мы его вытащим, не сомневайся!

Рубаку селят в отсек 303, и теперь у меня появляется бессменный напарник для ночных дежурств и неплохая компания для бессонных ночей. Мы часами сидим в полной темноте и вполголоса рассказываем друг другу истории из жизни. У мужчины опыт побогаче моего, поэтому мне больше нравится слушать, чем говорить. Он отвлекает меня, заставляет смеяться над грубоватыми шутками и позволяет на время забыть, где мы и что происходит вокруг. И я благодарна ему за это. Рубака смеется и шутит, несмотря ни на что. Не потому, что не осознает ситуацию. Наоборот, потому, что понимает весь ее ужас слишком хорошо. Это его способ выжить и не сойти с ума. Иногда создается впечатление, будто даже встретив на своем пути старуху с косой, он рассмеется ей в лицо и расскажет самый веселый из анекдотов.