Игра на двоих (СИ)

- Не хватает только волка, - слова вылетают прежде, чем я успеваю обдумать их.

Во взгляде ментора мелькают смущение и нерешительность. В следующую секунду он в два прыжка преодолевает расстояние между нами и нависает надо мной, опираясь руками о ствол за моей спиной. Я замираю на месте, боясь спугнуть его.

- Только скажи, и твоим волком буду я, - шепчет мужчина.

Глядя в темно-серые глаза Хеймитча, я, наконец понимаю, какие именно чувства все это время скрывались в глубине ледяного взгляда. Это уже не та привязанность, о которой он говорил мне ночью на крыше Тренировочного Центра. То, во что она превратилась, куда сильнее и опаснее простой симпатии.

Ментор слегка наклоняется ко мне и осторожно проводит рукой по моим волосам. Но в ту же секунду, словно испугавшись собственных слов, отстраняется, разворачивается и, прежде чем я успеваю до конца осознать смысл сказанной им фразы, идет обратно к поезду. Я остаюсь на месте и долго смотрю ему вслед, а затем перевожу взгляд на ярко-голубое небо, думая о том, как сильно заблуждалась. Издали доносится гудок поезда и крик Эффи: «Генриетта!». Вздохнув, возвращаюсь в вагон, стараясь задержать то призрачное ощущение свободы, которое настигло меня, стоило только оказаться в привычном окружении природы. Но мне не удается: как только поезд трогается, я вспоминаю о том, что с возвращением домой Игры не заканчиваются.

Во время обеда за столом царит тишина, даже Бряк не решается начать разговор. Так же молча мы смотрим повтор интервью и церемонии коронации. Мне снова приходится пережить все случившееся на Арене и в Капитолии. Я едва удерживаю себя на месте, понимая, что Сноу и Организаторы не позволят забыть Семьдесят Третьи Голодные Игры ни зрителям, ни Победительнице. Ментор, заметив мою реакцию, устраивается на диване рядом со мной и несмело берет меня за руку, будто опасаясь, что подопечная оттолкнет его. Вместо этого я лишь сжимаю его ладонь, показывая, насколько важна для меня в этот момент поддержка наставника.

Вечером, скрывшись в своем купе, оставляю дверь приоткрытой, желая намекнуть, что сейчас присутствие Хеймитча мне необходимо ничуть не меньше, чем в Капитолии. Однако ментор не спешит появиться и защитить меня. Не до конца понимая его поведение, делаю глубокий вдох и решительно выхожу из своего купе. Пройдя по узкому коридору, освещаемому лишь тусклым светом луны, добираюсь до апартаментов ментора. Тихо постучав, но не услышав ответа, приоткрываю дверь и проскальзываю внутрь. В комнате царит полумрак; лишь над кроватью горит одинокий ночник. Хеймитч лежит на заправленной постели, держа в руках книгу, но явно забыв о ней: глаза пристально следят за моими действиями. Я на мгновение останавливаюсь, но в ту же секунду прогоняю непрошеные мысли и сомнения. Приблизившись к кровати, устраиваюсь рядом с мужчиной и с самым невозмутимым видом обнимаю его и опускаю голову ему на плечо. Мне не хочется что-то говорить или объяснять, но это и не нужно: как обычно, мы не нуждаемся в словах, чтобы понять друг друга. Ментор протягивает руку к ночнику и выключает свет. Комната погружается во мрак. Закрываю глаза, но уснуть не получается. Вместо этого прислушиваюсь к ровному, замедленному дыханию Хеймитча; внезапно промелькнувшая мысль заставляет меня приподнять голову и бросить взгляд на тумбочку. Так я и думала.

Может, не я одна чувствую себя в безопасности, когда мы вместе? Судя по спокойному дыханию мужчины и лежащему на столике оружию, Хеймитчу не снятся кошмары, стоит ему уснуть рядом со мной. Казалось бы, он совершенно чужой мне человек, причем старше, опытнее и сильнее - что я могу ему дать? Если стремление позаботиться о родителях вполне объяснимо, то в случае с Хеймитчем я не сразу понимаю, что движет мной. Не могу отделаться от странного, иррационального желания защитить его - так, как он защищает меня. Не в благодарность, не для того, чтобы вернуть долг и не быть обязанной, а просто потому, что он очень дорог мне, и его жизнь значит для меня больше, чем моя собственная, как бы сильно я ей ни дорожила. На ум приходят слова ментора, сказанные во время наших тренировок: человек всегда ценит жизнь любимых людей больше своей. Вот и разгадка. Я была неправа: Хеймитч не чужой. Он мой, только мой. Я сама призналась в своих чувствах в тот момент, когда Сноу задал мне вопрос о подвеске-талисмане. Я не думала над ответом, слова «любимый человек» показались мне самыми подходящими для того, чтобы описать мое отношение к Хеймитчу.