Игра на двоих (СИ)

С родителями мы почти не разговариваем: холод и отчужденность в наших отношениях с каждым днем становятся все более явными. Я так и не могу заставить себя посмотреть в глаза матери, будучи не в силах признаться в том, что виновна в гибели ее мужа. Только сейчас, воскрешая в памяти те или иные картины из нашей прошлой жизни, которая теперь кажется такой далекой, понимаю, как сильно родители любили друг друга. Откуда бы ни возвращался отец, он всегда приносил матери подарок — цветы, полудрагоценные камни, найденные им в шахте, шкурку кролика — любую мелочь, которой она радовалась не хуже ребенка, получившего на праздник долгожданный и очень-очень желанный подарок. Он был на десять лет старше ее, и порой мне казалось, что рядом с ним мама забывает о повседневных делах и проблемах, и становится совсем иной — по-детски непосредственной, чуть легкомысленной и наивной, желая не только заботиться о других, но и видеть, что кто-то заботится о ней самой. Никогда не забуду тон ее голоса, когда она разговаривала с отцом. Ласковый, иногда чуть встревоженный, но неизменно теплый и любящий. Изо дня в день Мама встречала его у порога и, стоило отцу появиться во дворе нашего дома, как она кидалась ему на шею и крепко обнимала. Тот, счастливо смеясь, обнимал ее в ответ. Пару раз мне приходилось заметить из окна своей комнаты, как он идет по дороге к Шлаку; стоило ему увидеть наш дом, и на его лице появлялась улыбка. Он знал, что его с нетерпением ждут, и спешил поскорее вернуться, чтобы увидеть родных.

Нельзя сказать, что у них не оставалось любви для меня или для бабушки и дедушки: я никогда не ощущала недостатка внимания — порой их чувства ко мне казались слишком сильными, а опасения за мою судьбу — излишними и напрасными. Теперь, лишившись поддержки отца и сознательно отгородившись от опеки и любви матери, я начинаю жалеть о том, что не всегда принимала их заботу так, как должна была, стремясь показать свою силу и независимость. А была ли та сила? Меня преследует чувство вины не только перед матерью, но и перед остальными членами семьи, потерявшими названного сына, рядом с которыми они всегда чувствовали себя в безопасности. Хватит ли у меня смелости занять его место? Вопросы, вопросы — и ни намека на ответ.

И все же, как бы сильно ни терзало раскаяние, я никогда не смогу признаться родителям в том, что случилось. На это есть несколько причин. Первая из них может показаться жалкой отговоркой, но для меня она действительно важна: родители не должны узнать о том, что на самом деле творится на Голодных Играх, а также и о судьбе так называемых Победителей. Не хочу, чтобы они снова боялись за меня, не зная, что ожидать от завтрашнего дня. Уже понятно: мне со спокойной жизнью можно попрощаться, но я обязана сделать все, чтобы сохранить покой семьи. Вторая причина куда проще: я слишком хорошо знаю собственных родителей. Пусть в глубине души они и признают вину дочери и внучки, мне не придется услышать из их уст ни одного злого слова. Напротив, они сделают все, чтобы убедить меня в обратном, в том, что это — простая случайность, которых слишком много в нашей жизни. Они ведь и сейчас так думают. Но мне от их слов не станет легче, а потому пусть родные продолжают верить, что гибель отца произошла по воле Его Величества Случая. Как говорится, блаженство в неведении. Наконец, как бы смелой я ни была на Арене и в Капитолии, моей смелости не хватит на то, чтобы признаться в том, что произошло по ту сторону Игр. У меня нет сил на то, чтобы пережить все еще раз. Прости, мама. Пусть все остается, как есть: ты никогда не узнаешь, кто убил человека, которого ты так любила.

Я не говорю об этом родителям, но иногда у меня бывают видения. Порой, сидя в кресле у окна своей комнаты, я вижу, как отец возвращается домой. Наверное, сознание, стремясь защитить остатки рассудка, пытается убедить меня в том, что он не погиб, а всего лишь ушел, как обычно, в шахты, и его рабочий день слишком затянулся. Другого объяснения у меня нет. И как я ни сопротивляюсь наваждению, оно проникает в самые уголки моего разума, заставляя забыть о печальной действительности. Это приносит облегчение, но ненадолго.

Резкий крик птицы отвлекает меня от безрадостных мыслей. Встряхнув головой, я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что пора возвращаться в Деревню: учебу никто не отменял. На пару минут заглянув домой за сумкой со старыми, изрядно потрепанными учебниками, спешу в школу. Уже на пороге невысокого здания понимаю: что-то не так. Стоит мне появиться, как все вокруг замолкают. Школьники пристально наблюдают за каждым сделанным мной шагом. Краем глаза замечаю, как один парень сжимает ладони в кулаки. Девушка рядом с ним прикрывает глаза рукой, пытаясь незаметно стереть слезы. Какой-то мальчишка показывает на меня пальцем и говорит что-то друзьям. Несколько девочек молча отходят подальше и робко прижимаются к стене. И везде, куда ни глянь — пронзительные, враждебные взгляды. Ах да, я же убила их предводителя и кумира.