Игра на выживание

— За Пифию и Джефферсона. — Я поднимаю бокал. — Вы наши Гарольд и Кумар, боги насилия.

Все, кроме Джеффа, поднимают бокалы.

Джефферсон. Пить за себя самого — плохая примета.

Я. М-м, ладно. Тогда… за насилие. В хорошем смысле слова.

Дзынь-дзынь-дзынь. Джефферсон заявляет, что чокаться надо, глядя человеку в глаза, поэтому процедура немножко затягивается. Мы таращимся друг на друга и хихикаем. Дзынь! Наши с Джеффом бокалы звенят. Глаза у него грустные и влажные.

Мартини я пробую первый раз. На вкус, как прокисший компот.

Я. Гадость. Оно такое и есть?

Питер (причмокивая). Именно.

Пифия отпивает, закашливается, выплевывает все на пол. На нас косятся — типа, что за варварство? Так непривычно — настоящий ресторан, где соблюдают правила этикета. Просто вынос мозга. Я еще Базар не переварила: тучи людей, деньги, покупки. Мне-то казалось, это все в прошлом.

Пифия никак не может откашляться, я хлопаю ее по спине, усаживаю на место.

Я. Ну, Тайсон, колись. Как дела у вас с Умником?

Пифия. Дела?

Я. Ага. Вы с ним, значит, вместе? Или как?

— Он вон там. — Она делает большие глаза и кивает в сторону большого мраморного камина.

Возле него стоит Умник и заинтересованно крутит ручку старого металлического сейфа.

Я. Ладно, проехали.

Пифия. А! Ты в этом смысле «вместе»… (Задумчиво.) Он со мной общался.

Я. Чего?

Пифия. Общался. Даже когда я была ИТК.

Я. Что за ИТК?

Пифия (с улыбкой). Иммигрант только с корабля. Когда мы с родителями переехали сюда из Китая, со мной никто не разговаривал.

Я. Умник не общается ни с кем, только с Джефферсоном и Ва… только с Джефферсоном.

Пифия. А со мной общается.

Я. Ух ты. А тебе он… короче… нравится?

Она смеется — будто солнышко из-за туч выглянуло. Никогда не видела, чтобы Пифия смеялась. Или я не замечала? Она трясет головой, но широкая улыбка не стряхивается.

Я. Он тебе нравится!

Пифия только трясет головой.

Пифия. А я ему нравлюсь, как думаешь?

Я. Мысли Умника — для всех тайна. По идее, должна нравиться.

Пифия (поднимая бокал). Ганбей.

Это, надо полагать, значит «ваше здоровье». Она морщится и пьет. Я делаю то же самое.

Питер таки придумал, за чем снова обратиться к Доминику — за новой порцией мартини. Вместе с напитком Доминик приносит жареный рис с голубятиной и жевательное печенье с шоколадной крошкой. Оно уже, конечно, не особо жевательное, но я все равно чувствую себя на седьмом небе. Аристократично!

Когда я доедаю десятую печеньку, напротив с угрюмым видом усаживается Джефферсон и опирается спиной о стену.

Я. Круто ты выступил на ринге. Заслужил титул чемпиона.

Он трогает клейкую ленту на брови.

Джефферсон. Повезло.

Хмуро отпивает мартини.

Я. Не нравится мартини?

Джефферсон. Место это не нравится.

Я. Чувак, да поживи ты немножко.

Джефферсон (фыркает). Девиз нашего времени. «Поживи немножко».

Я. Ты понимаешь, о чем я. Ты выиграл. Мы типа разбогатели. Затарились. В бар вот пришли, и никто про возраст не спрашивает, наливают. Хорошо ведь. Наслаждайся.

Джефферсон. Я выиграл потому, что жутко избил ни в чем не повинного человека. А этот бар? (Оглядывается.) Как только жизнь становится чуть спокойней, люди начинают копировать то, что было раньше. Бархатные канаты. Мордовороты. Официанты. Жалкое зрелище. Будто по-другому нельзя. Одно и то же. Сильные поедают слабых.

Мелькает воспоминание об ужине в библиотеке.

Я. Думаешь, где-то лучше? Может, в Европе не жизнь, а сказка, а? Так поехали туда!

Джефферсон. Скорее всего, везде то же самое. Все косят под одну гребенку.

Я. А ты о чем мечтаешь? Об утопии?

Джефферсон (пожимает плечами). Чем плоха утопия? Что мы теряем?

Глотаю еще мартини. Кислятина. Но она что-то делает с моими мозгами, отпускает мысли в свободное плаванье и ведет их прямо в рот. Я никогда не говорю о прошлом.

— Хочешь сказать, если б у тебя появилась возможность вернуть все, как было, ты бы ею не воспользовался?

— Я бы, конечно, хотел, чтобы люди остались живы. — Он морщится. — Вернуть маму и… И Вашинга. Но прошлое устройство мира — что в нем хорошего?

Я. Нормальная еда. Интернет. Вода в кране. Кофе!

Джефферсон. А тебе ничего не казалось тогда неправильным?

Я. Казалось, конечно. Многое. Однако правильного было больше.

Джефферсон. Ты вечно жаловалась.

Я. Не понимала, как много могу потерять.

Джефферсон. Войны. Расизм. Меркантильность. Религиозные фанатики.

Я. Ты что, за конец света?

Джефферсон. Он только тогда конец, когда не веришь в будущее.

Я. Не верю. Нет у нас будущего.

Слова прозвучали неожиданно резко, как удар, и словно даже приобрели другой смысл. Вроде: «И у нас с тобой тоже будущего нет». Во всяком случае, Джефферсон их воспринял именно так.

Не знаю, а может, я это и подразумевала? Не знаю.

Джефферсон. Угу. Ясно.

Мне хочется оправдаться, объяснить, что я имела в виду, а что — нет. Но… как? Не смогу.

Ратсо. Здорово? Здорово, я вас спрашиваю?