— Некоторые артисты и в девяносто лет вызывают у окружающих замирание и восторг, — недоверчиво покосился В. — А неудачники, вышедшие в тираж, для меня не показатель и не пример. Да и не собираюсь я становиться артистом. Я собираюсь оставаться умным и богатым до глубокой старости и утирать всем нос до самой смерти. А об твою любовь — все благополучно вытрут ноги и преспокойно пойдут дальше заниматься войной. Поэтому лучше я буду вытирать ноги обо всех, чем дам кому-то возможность вытирать их об себя. Да и с чего это вдруг свершения человека стали «стремлением к разрушению»? Разве стремление делать что-то лучше всех и иметь общественное признание является разрушением? Исходя из такой логики, любой учёный, внёсший вклад в развитие человечества и получивший всемирную славу, — это разрушивший себя человек. Ты, как всегда, бредишь!
— Поздравляю тебя! — неожиданно воскликнул Мотя. — Ты попался в самую ухищрённую ловушку! Ты смешал воедино стремление человека делать что-то наилучшим образом и стремление человека к выпячиванию и популярности. А стремление «максимально усложнить себя» и стремление «унизить своим усложнением другого человека» — это разные вещи! Истина в противоположности этих двух стремлений! Ведь инстинкт не закладывает в человека тщеславие. Человек встаёт на путь тщеславия через свободный выбор. Он ошибочно трансформирует позыв к реализации своего потенциала творца в нелепое честолюбие и позёрство. Оттого некоторые «учёные» воруют и присваивают открытия и изобретения других. Они хотят славы и популярности, а не внесения прогресса в тот или иной процесс. Музыканты воруют друг у друга произведения, потому что хотят не «делать что-то лучше всех», принося пользу, а стремятся только к популярности. А приведённый тобой в пример учёный, внёсший вклад в прогресс человечества и получивший всемирное признание, всецело поглощён познанием конкретной грани окружающего пространства. Он увлечён её изучением и стремится понять происходящие в ней процессы. Он объединён со своим делом в единое целое и ему безразличны восторженные возгласы. Один спокойно наслаждается любимым делом, а другой стремится всеми способами услышать похвальбу. Один счастлив в настоящем моменте, а другой несчастен в непрерывной погоне за постоянно ускользающим счастьем. Оттого для обретения счастья следует объединиться с окружающим миром, а не обособиться от него. Счастье — это совместное участие. Счастье это со-участие. Соучастие в возможности любить многообразие мира. Любить мир таким, какой он есть, и получать удовлетворение от участия в его совершенствовании.
— Все твои сказки о счастье-соучастии — это фикция, — снисходительно разразился В. — К примеру, сделанный своими руками бумажный самолётик представляет ценность для творящего. А до огромного пассажирского лайнера, созданного другими людьми, творцу бумажного самолётика нет никакого дела. Сделанное собой — ценно, а сделанное другими — безразлично.
— Ты заблуждаешься, — твёрдо вставил Мотя. — Мне не безразлично созидание других людей. Я буду рад за созданный кем-то пассажирский лайнер так же, как и за созданный мной бумажный самолётик. Ведь и мой бумажный самолётик, и чей-то пассажирский лайнер дополняют собой всё многообразие нашего прекрасного второго мира. Мы вместе вносим посильную лепту в общее дело. Я готов дать миру свой бумажный самолётик и принять с любовью чей-то пассажирский лайнер. Или же дать миру свой пассажирский лайнер и с любовью принять чей-то бумажный самолётик. Я желаю созидать и любить созидание других.
Глава LXIII
Тропы познания
Увлечённо слушая Мотин ответ, я неаккуратно взял чашку с горячим чаем. Она неловко повернулась на пальце и едва не опрокинулась. В попытке поймать её я автоматически резко поднёс левую руку и поддержал чашку снизу. Но тоненькая струйка всё-таки вылившегося чая слегка обожгла мою левую руку, и на это происшествие тут же отреагировал В:
— Получается, — рассуждал он так, словно меня не было за столом, — что раз всё справедливо, то его и не за что жалеть. Да ведь, Моть? Сострадать его микроожогу не имеет никакого смысла. Ведь если он обжёгся, значит, он заработал ожог. Но как же тогда разговоры об объединении, о счастье-соучастии и о формах любви? В рамках тотальной справедливости и причинно-следственной связи — сострадание, милосердие и вся прочая белиберда, тобой воспеваемая, получаются неуместными.