Игра Реальностей. Эра и Кайд. Книга 2

Он сжал расслабившийся было кулак вновь. Позволил ей надуваться несколько секунд кряду, отпустил. Воздух всосался в грузную Таню, как в жадный насос.

– Не понимаете, был другой директор…

– Мне все равно, какой был директор. И был ли. – Кайд скучал. Он ломал и не таких, а у этой не было даже скорлупы, не говоря уже о настоящей броне. – Ты просто подпишешь то, что мне нужно. Или не вернешься сегодня домой. Тебя найдут здесь на полу, задохнувшейся, уже остывающей. И нет, твой любовник не расстроится, у него уже давно другая молодая женщина, но сын…

Дварт с отсутствующим видом стучал ногтем по столу, позволяя Тане осознать – да, она действительно может сегодня домой не вернуться, она может остаться в этом кабинете навсегда. Вошла в него живой, выйдет на носилках санитаров – мертвой. Сын опечалится, сын будет в горе; на любовника плевать – она подозревала… Одна квартира… Она того стоит? Только за одной может последовать вторая, а если этот… нелюдь… придет еще?

– Не надумала? Давай перейдем к объяснениям.

Дальше он сжимал кулак на все более длинные промежутки времени, разжимал реже. Татьяна Дмитриевна, задыхаясь, видела в голове и собственное детство, и пьющего отчима, и цветные круги. После начала мечтать о глотке воздуха, как о манне небесной, а еще о том, чтобы жить дальше. Хоть как-нибудь, чтобы санитары не сегодня. Когда смогла сказать – Кайд позволил, увидев колотящую по столу ладонь и лезущие из орбит глаза, – захрипела:

– Я напишу! Напишу…

Он подвинул ей лист бумаги, бросил из стаканчика ручку.

– Пиши.

Директорша до сих пор сидела красная, как рак, со слезящимися глазами. Под столом была кнопка вызова охраны, но ей было ясно, если не работают камеры, не сработает и она. Тщетно. Лишь бы он… этот гад… ушел, лишь бы забыть его, как сон…

– Лавровой?

– Лавровой.

– Диктуйте адрес жилья… Только… нужно будет ведь… заверить нотариально.

– Значит, ты вызовешь сюда нотариуса. У тебя весь есть знакомые?

Дварт смотрел в окно, за которым люди горбились от мороза, пряча носы в вороты.

– Он не поедет… Надо к нему…

– Поедет. – Уловка не сработала. – Скажешь, что составила завещание. Что заплатишь ему столько, сколько стоит твоя собственная жизнь.

Ручка в пухлых пальцах не слушалась, буквы выходили кривыми, но читаемыми.

«Я… – царапала бумагу директорша, – Ивлева Татьяна Дмитриевна…»

И сама не верила тому, что писала. Но Гриша, сын, ему двадцать три, но такой несмышленый, нельзя оставить. Наверное, она дура, она сходит с ума. Его найдут потом по камерам… Он соврал, они все фиксируют. Они эту гребаную квартиру вернут, вернут…

Вот только прямо в череп, как безмолвные льды далекой Арктики, смотрели синие глаза.

Нотариус приехал сухонький, жилистый. Не успел спросить «что за спешка, Танюшенька?», когда Кайд взял его в оборот. Не так, как это делала Эра – мягко, мило и почти незаметно, – Дварт схватил Тимофея Гавриловича за сознание, будто два пальца в ноздри манекена всунул. Заставил забыть собственное имя, достать из портфеля толстый журнал ведения записей, пустые бланки, очки…

И бегали по клавиатуре чужого ноутбука будто бы не сухие желтые пальцы Тимофея, но кого-то другого, умелого. И он же, некто умелый, подключился вдруг по вайфаю к серому, стоящему в углу принтеру, вывел на печать документ, заставил (словно отсутствующего в собственной башке) молчаливого Тимошу поставить печать…

Надежда на помощь, крики, бой, в конце концов, испарились, как туман с восходом летнего солнца. Ничего, думала Таня, уже не задаваясь вопросом, отчего не может пошевелить ногами, остались еще связи в органах, секретарша поможет составить портрет…

Нотариус ушел, не попрощавшись, как потерявший память старик.

Дарственная – настоящая, имеющая полную юридическую силу, теперь лежала во внутреннем кармане куртки Кайда. На нее, силясь просверлить взглядом ткань, смотрела Татьяна Дмитриевна. Смотрела с тоской, как голодная псина на сырой стейк, вернуть бы, да никак.

– Это все?

Не верила, что гость скоро уйдет, но тот вдруг опять положил предплечье на стол – у директорши от этого жеста случилась тахикардия.

– Я вот что подумал, – Дварт говорил задумчиво, ровно, – я выставлю тебе счетчик на неделю.

– Что за счетчик?

Проблемы не закончились, они, кажется, только начались.

– Счетчик очистки совести.

Ей хотелось домой. Испечь блины для Гришки или просто посмотреть телевизор – плевать, какой канал.

– У тебя есть семь дней – работать будешь днем и ночью. Вернешь все, что когда-либо украла, извинишься перед всеми, кого обидела и сделала беднее. Если справишься, твоя кровь останется кровью. Не справишься – обернется ядом. Я сказал.

И словно затикало в голове. Страшно, с эхом.

Заныла давно задвинутая в чулан совесть, нового страха испугался даже старый страх, потому что гость не врал; карточными домиками вдруг показалась Татьяне еще недавно любимая недвижимость, фантиками – деньги. Семь дней – это много?

– А если я не успею?

– Тебе решать.