Игра (СИ)

Лучше он вспомнит о том, как скотина-Малфой утром увел у него из-под носа последнюю кружку кофе. Да, так гораздо, гораздо лучше.

Сизые больничные стены словно давят и давят на мозг, сужаются, зажимают, стискивают между собой пониманием, что никогда больше, совсем никогда… Да пусть эта слизеринская сволочь пьет его кофе хоть литрами. Гарри вовсе не жалко.

— Гарри, воды? — рассеянные голубые глаза наконец-то останавливаются на его лице. — Я думала, вы с ним не очень…

— Не… не очень.

Стены качаются. Луна кивает, словно услышав в его странном ответе что-то понятное только ей.

— Тогда тебе будет не слишком больно. По крайней мере, я на это надеюсь.

Не слишком. Не слишком.

Теперь падает потолок. Почему так трудно дышать, когда сдавлены стены?

— Просто выпей. Вот увидишь, тебе полегчает.

Конечно же полегчает. Если заглянуть внутрь себя, то и не больно совсем. Там просто больше нет ничего. Вообще ничего не осталось, словно Малфой был тем, что внутри. Сердцем, легкими, печенью. Кровью, текущей по жилам. Отравляющей мозг черной кровью. А теперь из черного — только пустая карета. Крови нет, и внутри пустота. Утром, вечером, днем. Серыми однотонными днями.

Один день очень похож на другой, если ничего в них не бесит. Гарри больше не больно. Пустота не умеет болеть.

“Два таких сильных мага… Вы нам оба нужны в одной связке. Вы просто обязаны вместе сработаться”.

Вот и сработались.

Шеклболт устало трет переносицу:

— Гарри, пойми, это не может так продолжаться. Уже месяц прошел, а ты… Это ненормально, пойми. Всю жизнь он тебе был никем. Два года подряд вы ко мне бегали с докладными, умоляли вас развести. И вот ты внезапно съезжаешь с катушек.

Гарри кивает. Вежливо, чопорно. Он понимает Шеклболта. Он с ним даже согласен. Малфой ему действительно был никем. Всю жизнь был никем. Всю его жизнь.

— Ты просил. Мы сработались. Я больше не умею один.

Голос у Гарри хриплый и низкий. Говорят, алкоголь здорово портит связки.

— Я ухожу.

Заявление белым парусом падает в центр стола.

— Гарри, зачем… Постой, ну куда ты уходишь…

В никуда. Вслед за Малфоем.

Кингсли растерянно хмурится, словно услышав его темные мысли, и безнадежно машет рукой. Невилл, Рон, Симус, — в их взглядах сочувствие и непонимание. Друзья тоже не могут понять, что с ним случилось. Никто не может понять.

Одна Гермиона.

Она приходит к нему вечерами и даже не пытается отобрать огневиски. Просто прижимает к себе и позволяет словам течь, как реке.

— Я ненавидел его с самой школы.

— Я знаю, Гарри, я знаю.

— Ты знаешь, он отравил всю мою жизнь. Я и сейчас ненавижу его. Кажется, еще больше, чем раньше. А помнишь, как мы его застали в Запретном лесу?

Гермионины пальцы с силой сжимают плечо, даря чувство поддержки. Еще бы не помнить, — она слышит это всё в сотый раз. Но Гарри так легче. Слово за словом. Глоток за глотком.

— Он мой напарник. Он мой враг, Гермиона… Ты понимаешь? Он мой…

Нужное слово в ненужный момент виснет в воздухе и неожиданно рушит всё. “Мой”. Река разбивает опору, мост падает вниз. Закрыв руками лицо, Гарри неожиданно всё понимает. Малфой просто его. Всегда был его. А теперь его нет. И у Гарри нет и больше не будет. Ничего своего.

— Гарри.

Луна стоит у двери в палату. Белоснежные локоны, белый халат. И призрачная улыбка.

— Он очнулся. И первым делом просил тебя к нему не пускать. Значит, с ним теперь все в порядке, и ты вполне можешь войти.

Гарри тупо смотрит на Луну. Как запутался в ее волосах солнечный луч. Как кусочек улыбки дрожит на щеке.

— Кто очнулся?

Луна рассеянно глядит на него и внезапно смеется:

— И это меня называют странной? Гарри, ты сидишь тут уже третий день. Ты забыл, для кого здесь сидишь?

“Для кого здесь сидишь”. Так могла сказать только Луна.

Он сидит для Малфоя. Вся его жизнь для Малфоя. И не только она.

— Гарри? Идешь?

Гарри кивает и медленно поднимается. Остатки ужасного сна все еще пытаются утащить его в другую реальность, в которой кончена жизнь, но он постепенно осознает — всё это было с ним где-то там.

А здесь и сейчас Малфой наконец-то очнулся. Совершенно живой и привычно нахальный:

— Я же просил! Никаких идиотов. Могу я хоть здесь от него отдохнуть?

Вот только его глаза смотрят на Гарри напряженно и жадно. И он поправляет рубаху, стыдливо скрывая рубцы на груди, поспешно возит ладонью по волосам, пытаясь зачесать челку назад. Как будто его дурацкие волосы могут сейчас значить хоть что-то. Хоть что-нибудь.

Он живой.

— …Мало мне его в Аврорате, так еще и сейчас отдохнуть не дает. Я требую главврача, я требую оградить меня от этого…

Гарри коротко всхлипывает и падает перед ним на колени. Вжимается лбом в худое плечо, втягивая в себя запах крови и лекарственных трав, тянет к себе, и Малфой неожиданно затыкается. И дышит надсадно и тихо. Так тихо, что слышно, как вяло бьется в окно поздняя муха.

— Поттер? — и теплые пальцы в волосах. И дрогнувшим голосом: — Гарри? Ты что?

Помотать головой, чтобы хоть как-то унять текущие слезы и сдержать подлый всхлип. И совсем уже шепотом:

— Я тебя ненавижу, Малфой. Как же я тебя ненавижу.