Игра в четыре руки

„К сожалению“ — потому что в боевых условиях единственным решающим фактором был именно пикирующий бомбардировщик. Чтобы убедиться в этом, надо самому очутиться возле орудия, слышать пронзительный вой и свист „штуки“, падающей почти отвесно вниз, самому прятаться от ливня пуль, видеть, как с каждой секундой вражеская машина увеличивается в сетке прицела, и знать при этом, что никакая сила не предотвратит полет подвешенной под фюзеляжем бомбы. Сотни человек — из тех, кто был свидетелем атаки „юнкерса“ и остался в живых, — с готовностью подтвердят, что война не создала ничего более жуткого и деморализующего, чем зрелище „юнкерса“ с его У-образным изломом крыльев в ту минуту, когда он с оглушительным ревом падает на вас перед самым выходом из пике…»

— Сильно… — глухо сказал отец. — Словно автор видел это своими глазами.

— А он и видел, — говорю я. — С сорок третьего года он служил торпедистом на британском крейсере. Дважды ходил в полярные конвои, участвовал в операциях против «Тирпица». Потом — Средиземное море, Крит, а в сорок пятом — Дальний Восток, война с Японией. Я, конечно, уважаю Пикуля, но до Маклина ему далеко. Хотя, наверное, не стоит так говорить. У каждого своя война.

Отец посмотрел на меня с удивлением.

— А ты повзрослел, сын. Раньше ты такого бы не сказал.

— Что поделать, — пожимаю плечами. — Время-то идет. То ли еще будет…

— Вот только запугивать меня не надо! — Отец закрыл томик и положил на тумбочку, рядом с надкусанным яблоком и вчерашней «Правдой». — За книгу спасибо, прочту. А сейчас рапортуй, как дела в школе.

— Какая еще школа? — искренне возмущаюсь. — Сегодня — последний день каникул, мы только вчера из Пятигорска вернулись. Про это могу рассказать, если хочешь.

— Да, верно. — Отец смущен. — Как это я забыл? Работа, понимаешь, закрутился, а тут еще эта ерунда… Так что там у вас в Пятигорске?

Домой возвращаюсь в раздерганных чувствах. Альтер эго (после очередного «щелк-щелка» он охотно перехватил управление) ничего не замечает: размахивает руками, излагает матери подробности поездки, беззаботно озирается по сторонам. Мама слабо улыбается, поддакивает, вставляет вопросы — видно, что она мыслями с отцом, в больнице.

В последние годы жизни отца мои отношения с ним испортились совсем. Трещину-то они дали еще раньше, когда он осознал, что к учебе в его любимой Бауманке сын относится спустя рукава, да и вообще по натуре не технарь. А через год после окончания вуза я и вовсе забросил выбранную специальность, занявшись совершеннейшей, с точки зрения отца, ерундой: какие-то книжные дела, издательство, фантастика… К тому же стремительно ухудшающееся здоровье не могло не сказаться на характере.

Уйдя на инвалидность, отец оторвался от своих любимых МиГов, да и новости, которые изредка приносили коллеги, не радовали: фирма вошла в стремительное пике, и конца этому видно не было. Это, как и творившийся в стране беспредел (на дворе стояли лихие девяностые), добили его окончательно. Отец стал брюзглив, чего за ним раньше не водилось, изводил мелочными придирками мать, а когда не изводил, часами неподвижно сидел в кресле и не реагировал на попытки заговорить.

Всякий раз, когда я приезжал навестить родителей, он демонстративно отсиживался на кухне и либо смотрел телевизор, либо делал вид, что читает, но я-то знал, что никакие диоптрии уже не помогают разрушенным диабетом глазам. На мои предложения — «давай почитаю вслух» — неизменно следовал раздраженный отказ. В итоге визиты мои стали реже, и даже в тот, последний раз я так и не успел навестить его в больнице…

Но это все будет — если будет, конечно — только через три десятка лет. Завтра попаданцу-комонсу, нацелившемуся спасать человечество, идти в школу. Альтер эго под бдительным присмотром матери (ей тоже надо восстановить душевное равновесие, и лучшего способа, чем забота об отпрыске тут не придумать) будет готовиться к первому дню новой четверти — а значит, я смогу без помех посвятить вечер «реставрации воспоминаний».

12 ноября 1978 года

Москва, ул. Онежская.

Информация к размышлению — 4.

«…больше всего нас поразило, — рассказывал генерал, — как много „гость“ поведал нам о работе наших спецслужб. Увы, проверить большую часть полученной от него информации мы не могли — требовался тщательный поиск по засекреченным архивам, а времени не было совершенно. Десантники уже прорвали и восточный, и западный кордоны, и медленно, но верно расширяли плацдармы…»

Это мне было понятно: о разгроме спецотдела по борьбе с пришельцами я уже знал из предыдущих сеансов восстановления памяти. Как не удивляло то, что и десантник-инсургент, и мой собеседник использовали «книжные» термины. А что? Удобно, практично и никакой путаницы. Сказал «мыслящий» — и всем ясно, что речь идет о копии сознания, которое можно либо подсадить в чужое тело, либо передать через загадочные «эфирные» каналы на другой конец Галактики. Или, скажем, в прошлое, лет эдак на пятьдесят… Но я отвлекся.