Игра в классики

В записках, оставленных Морелли, он до странности часто упоминал о своих намерениях. Проявляя странный анахронизм, он интересуется исследованиями, утверждающими или опровергающими дзен-буддизм, которым в те годы лихорадочно увлекались beat generation.[687] Анахронизм состоял не в самом этом факте, а в том, что Морелли был куда более радикален в своих духовных устремлениях, чем калифорнийские юноши, пьяные от санскрита и баночного пива. В одной из своих записей он, как и Судзуки, предполагает, что язык — это что-то вроде возгласа или крика, идущего непосредственно от внутреннего опыта. Далее следовали образцы диалогов учителей с учениками, абсолютно непонятных для рационального слуха и для любой логики, основанной на дуализме и двоичности, таким образом, ответы учителей на вопросы учеников заключались в основном в том, чтобы дать ученику палкой по башке, вылить на него кувшин воды, вытолкать пинками на улицу или, в лучшем случае повторить вопрос ученика, глядя ему в лицо. Похоже, Морелли по вкусу этот совершенно безумный мир, он полагает, что подобный стиль поведения может служить настоящим уроком, единственным способом открыть ученику глаза души и действительно разбудить его дремлющий разум. Подобное насаждение иррационального казалось ему, в определенном смысле, правомерным, ибо уничтожало те структуры, на которых зиждились западные ценности, ту ось, которая корнем проросла в историческое сознание человека и которая в аналитическом мышлении (включая эстетическое чувство и даже поэтическое) предполагает инструмент выбора.

Тон этих записей (заметки сделаны учитывая метод мнемотехники[688] или еще с какой-то невыясненной целью), по всей вероятности, указывает на то, что Морелли пустился в авантюру, аналогичную тому произведению, на создание и публикацию которого он потратил в те годы столько сил. Некоторым его читателям (и ему самому) показалась забавной попытка написать что-то вроде романа, где не просматривалась бы никакая логическая последовательность. В конце концов ему удалось прийти к компромиссу с самим собой и найти соответствующий метод (хотя все равно нелепо выбирать литературный прием для целей, которые к литературе отношения не имеют)*.

*А почему бы и нет? Этот вопрос Морелли задает сам себе на листочке в клеточку, где на полях написан список овощей, возможно, memento buffandi.[689] Пророки, мистики, темная ночь души:[690] для рассказа часто употребляется форма притчи или видения. Конечно, речь о романе… Однако эта ненормальность скорее идет от мании, присущей западной обезьяне, все классифицировать, чем от подлинных внутренних противоречий**.

** Нечего и говорить, что чем сильнее внутренние противоречия, тем эффективнее может оказаться, скажем так, техника дзен. Чем лупить палкой по башке, выдать абсолютно антироманный роман, за которым последуют шок и неприятие и который, возможно, откроет новые пути тем, кто видит дальше других***.

*** Как бы в надежде на это последнее, на другом листочке продолжается тема Судзуки в том смысле, что понимание необычного языка учителей приведет ученика к пониманию самого себя, а не к пониманию смысла высказывания. В противоположность выводу, к которому мог бы прийти изощренный ум европейского филолога, язык учителя дзен передает идеи, а не чувства или интуитивные ощущения. И потому он не является языком в привычном смысле этого слова, а поскольку выбор фраз исходит от учителя, таинство совершается в той области, которая ему присуща, и ученик раскрывается самому себе, понимает себя, и самая обычная фраза становится ключом****.

**** Именно поэтому Этьену, который аналитически исследовал штучки Морелли (метод, который Оливейра считал гарантией провала), казалось, что некоторые абзацы книги, даже целые главы, являются чем-то вроде непомерно амплифицированных пощечин ad usum homo sapiens от дзен. Эти места в книге Морелли назвал «археглавы» и «главатипы», нелепые словообразования, в которых угадывается мешанина, ни больше ни меньше, джойсовская. А вот какую роль должны играть в романе подобные архетипы — эта тема весьма интересовала Вонга и Грегоровиуса*****.

***** Наблюдение Этьена: никоим образом Морелли не собирался карабкаться на дерево бодхи, на гору Синай или еще на какое-нибудь возвышение. Он не предполагал найти указатель основных позиций, по занятии которых читателю бы открылись новые зеленые луга. Не заискивая (старик был итальянец по происхождению и считал, надо признать, что легко возьмет верхнее до), он писал так, как будто сам он, в трогательной и отчаянной попытке, ждал учителя, который просветит его. Он давал одну дзеновскую фразу, прислушивался к ней — порой на протяжении пятидесяти страниц, вот чудище-то, — и было бы нелепо и зло думать, что эти фразы предназначены только читателю. Если Морелли их и публиковал, то отчасти потому, что был итальянцем («Ritoma vincitor!»[691]), а отчасти потому, что ему нравилось, какими цветистыми они у него получались******.