Игра в классики

ЭТЬЕН         ки, сокровище мое, у тебя все валится из рук, and chorus когда ты волнуешься.

— Мне не нравится, когда в темноте меня кто-то хватает за зад, — сказала Бэбс, глядя на Вонга и Перико.

Этьен медленно провел рукой с внутренней стороны дверного проема. Остальные молча ждали, пока он не нашел выключатель. Квартирка была маленькая и запыленная, приглушенный и уютный свет окутывал предметы золотистым ореолом, и члены Клуба сначала с облегчением вздохнули, а потом стали осматривать жилище и тихо обмениваться впечатлениями: репродукции таблички из Ура[702], «Легенда об осквернении причастия» (Паоло Учелло pinxit[703]), фотографии Эзры Паунда[704] и Музиля, маленький портрет Де Сталя, огромное количество книг — на полках, на полу, на столе, в уборной, в крошечной кухне, где была обнаружена яичница, полупротухшая-полуокаменевшая, прекрасный натюрморт, по мнению Этьена, помои, по мнению Бэбс, следует дискуссия свистящим шепотом, а в это время Вонг почтительно раскрывает «Dissertatio de morbis a fascino et fascino contra morbos»[705] Цвингера[706], Перико, по своей привычке встав на табуретку, осматривает длинный ряд книг по испанской поэзии «золотого века» и маленькую оловянную астролябию[707], инкрустированную слоновой костью, а Рональд неподвижно застыл перед книжным столом Морелли, зажав под мышками по бутылке коньяку, уставившись на папку из зеленого бархата, ни дать ни взять рабочий стол Бальзака, а не Морелли. Так вот, значит, как старик жил здесь, в двух шагах от Клуба, а чертов издатель всякий раз говорил, что он то в Австрии, то на Коста-Брава, когда кто-то пытался узнать его местонахождение. Папки справа, папки слева, штук двадцать, а может, сорок, всех цветов, пустые и полные материала, а посредине пепельница, словно еще один архив Морелли, помпейское нагромождение пепла и обгоревших спичек.

— Выбросить такой натюрморт в мусорное ведро, — разорялся Этьен. — Если бы это сделала Мага, ты бы ее изничтожил. А тут, ну как же, ты же муж…

— Посмотри, — сказал Рональд, показывая на стол, чтобы он наконец успокоился. — Раз Бэбс говорит, что она протухла, вообще нет причин базарить. Заседание можно считать открытым. Председательствует Этьен, назначим его. А аргентинец?

— Не хватает аргентинца и трансильванца, Ги уехал за город, а Мага бог ее знает где. Но в любом случае кворум есть. Вонг ведет протокол.

— Подождем Оливейру и Осипа. Бэбс — бухгалтер.

— Рональд — секретарь. Насчет бара, Sweet, get some glasses, will you?[708]

— Переходим к четвертому действию, — сказал Этьен, садясь рядом со столом. — Сегодня вечером Клуб собрался по желанию Морелли. Пока придет Оливейра, если придет, давайте выпьем за то, чтобы старик снова сел за этот стол. Мамочки мои, какое жалкое зрелище. Мы похожи на кошмарный сон, который Морелли видит в больнице. Ужасно. Так и запишите в протокол.

— Давайте все-таки поговорим о нем, — сказал Рональд, у которого в глазах стояли слезы от усилий, которые он предпринимал, сражаясь с коньячной пробкой. — У нас другого такого заседания не будет, я уж сколько лет среди посвященных, но такого со мной не было. И с тобой, и с Вонгом, и с Перико. Со всеми. Damn it, I could cry.[709] Наверное, что-то подобное чувствуешь, когда стоишь на вершине горы или побил рекорд, что-то вроде этого. Sorry.

Этьен положил руку ему на плечо. Все уселись вокруг стола. Вонг погасил свет, оставил только лампу, которая освещала зеленую папку. Сцена почти для Эусапии Паладино[710], подумал Этьен, который уважительно относился к спиритизму. Они говорили о книгах Морелли и пили коньяк.

(-94)

97