Читаем Игра в классики полностью

— Но вы сами сможете это сделать через несколько дней, — сказал Этьен.


— Я плохо сплю. Да и сам я уже вне этих тетрадных листков. Помогите мне, раз уж вы ко мне пришли. Разложите все по местам, и мне здесь будет хорошо. Эта больница великолепна.

Этьен посмотрел на Оливейру, Оливейра на Этьена и т. д. Можно себе представить их удивление. Такая честь, ничем не заслуженная.

— Затем завяжете все в один пакет и отошлете Паку́. Он издает авангардистские книги, улица Арбр-Сек. А вы знаете, что Паку — это имя Гермеса в Аккаде? Мне всегда казалось… Но поговорим об этом в другой раз.

— Имейте в виду, мы такого можем наворотить, — сказал Оливейра, — что запутаем все окончательно и бесповоротно. С первым томом у нас были ужасные сложности, мы вот с ним часами спорили, не ошиблись ли в типографии, когда текст набирали.

— Ничего страшного, — сказал Морелли. — Мою книгу можно читать как кому вздумается. Liber Fulguralis,[858] мантические листы и прочее в том же роде. Я ведь только хочу сложить все так, чтобы мне захотелось перечитать. В худшем случае все перепутается, но, может, наоборот, это выйдет здорово. Очередная шутка Гермеса-Паку, крылатого любителя розыгрышей и ловушек. Вам нравятся эти слова?

— Нет, — сказал Оливейра. — Ни розыгрыш, ни ловушка. Оба кажутся мне довольно затасканными.

— Надо быть осторожным, — сказал Морелли, закрывая глаза. — Мы все ищем чистоты, выливая из старого мочевого пузыря нечистоты. Однажды Хосе Бергамин[859] чуть не умер, когда я позволил себе сократить у него две страницы, доказывая ему, что… Будьте осторожнее, друзья мои, возможно, то, что мы называем чистотой…

— Квадрат Малевича[860], — сказал Этьен.

— Ессо.[861] Скажем так, надо подумать и о Гермесе, пусть поиграет. Возьмите, приведите это в порядок, раз уж вы ко мне пришли. Может, я смогу бросить на это взгляд оттуда.

— Мы придем завтра, если хотите.

— Ладно, но я уже буду писать о другом. Вы просто с ума сойдете, так что сначала подумайте прежде, чем приходить. Принесите мне «Голуаз».

Этьен отдал ему свою пачку. Оливейра стоял с ключом в руке, не зная, что сказать. Все было не так, этого не должно было произойти сегодня, какая-то вонючая партия в шахматы шестьюдесятью фигурами, неуместная радость посреди глубочайшей печали, надо бы прогнать ее как муху, предпочесть печаль, а он единственное что мог, — это держать в руке ключ к радости, к переходу во что-то, что восхищало его и было ему необходимо, ключ, который откроет дверь Морелли, в мир Морелли, и посреди этой радости он чувствовал себя печальным и нечистым, в шкуре усталого человека с гноящимися глазами, от которого пахло бессонной ночью, виной за то, что кого-то нет, и еще тем, что прошло слишком мало времени, чтобы понять, правильно ли он сделал все, что сделал или не сделал за эти дни, слыша сдавленные вскрики Маги, стук в потолок, ледяной дождь в лицо, рассвет над мостом Мари, горькую отрыжку от вина, смешанного с каньей и водкой и еще с вином, ощущение, что рука, которую суешь в карман, не твоя, это рука Рокамадура, кусочек ночи, из которого сочится слюна, стекая по бедрам, эта радость такая запоздалая, а может быть, преждевременная (утешение: наверное, преждевременная, пока еще незаслуженная, но тогда, может быть, vielleih, maybe, forse, peut-être,[862] ну и дерьмо, вот дерьмо, до завтра, маэстро, дерьмо, бесконечное дерьмо, да, в обычные часы посещений, упорное, нескончаемое дерьмо, лицом в дерьме, и весь мир в дерьме, дерьмовый мир, мы принесем вам фруктов, архидерьмо контрдерьма, супердерьмо инфрадерьма, передерьмо переконтрдерьма, dans cet hôpital Laen-nec découvrit l’ascultation:[863] a может быть, все-таки… Ключ, невыразимый образ. Ключ. Все-таки, может быть, можно выйти на улицу и идти себе, а ключ в кармане. Может быть, все-таки ключ Морелли, поворот ключа, и войдешь в другое измерение все-таки, может быть.


— По сути дела, это посмертная встреча, днем раньше, днем позже, — сказал Этьен, когда они сидели в кафе.

— Да ладно тебе, — сказал Оливейра. — Очень плохо, если ты впадаешь в такое состояние, впрочем, ладно. Предупреди Рональда и Перико, встречаемся в десять на квартире старика.

— Неудачное время, — сказал Этьен. — Консьержка нас не впустит.

Оливейра достал ключ, посмотрел сквозь него на солнце и протянул Этьену так, будто это ключ от города.

(-85)

155

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее