Игра в классики

— Заметь, — сказал Этьен, — сначала тебе не дает покоя сон о плачущем хлебе, потом тебе удается задолбать всех вокруг, а теперь у тебя даже шутки не получаются. Почему бы тебе не убраться куда-нибудь за город на время? У тебя и правда лицо как с картины Сутина[885], братишка.

— По сути дела, — сказал Оливейра, — тебя достает, что я роюсь в твоем барахле и вытаскиваю твои комплексы, твои тридцать три несчастья и еще то, что ты из чувства братской солидарности вынужден таскаться со мной по Парижу на следующий день после похорон. Друг в печали, надо его отвлечь. Друг звонит, надо его утешить, друг говорит о больнице, ладно, придется тащиться.

— Сказать по правде, — произнес Этьен, — ты интересуешь меня все меньше и меньше. С кем надо побыть, так это с бедной Люсией. Ей это действительно необходимо.

— Ошибаешься, — сказал Оливейра, садясь на скамейку. — У Маги есть Осип, есть на что отвлечься, Гуго Вольф и всякое такое. У Маги есть своя внутренняя личная жизнь, мне много времени понадобилось, чтобы это понять. А вот я, наоборот, я пуст и обладаю неограниченной свободой, чтобы мечтать и бродить где хочу. Все игрушки поломаны, никаких проблем. Дай огоньку.

— В больнице нельзя курить.

— We are the makers of manners,[886] че. Это очень полезно для аускультации.

— Палата Шоффар здесь, — сказал Этьен. — Не будем же мы сидеть на этой скамейке целый день.

— Подожди, я докурю.

(-123)

ПРИМЕЧАНИЯ

Роман Кортасара «Игра в классики» («Rayuela») первым изданием вышел в 1963 году в Буэнос-Айресе.

Вероятно, то, что книга Хулио Кортасара, жившего тогда в Париже, впервые увидела свет именно в Аргентине, в данном случае отнюдь не случайность. Аргентинская ностальгическая нота, хотя и скрываемая иронией, ерничеством, «штукачеством», звучит во многих главах романа. («Без юмора моя книга скорее всего была бы просто невыносимой», — скажет автор позже. А незадолго до смерти, уже подводя итоги, в одном из интервью признается: «Я рад, что написал такой роман, как „Игра в классики“».)

Сама тема «двух берегов», Старого и Нового Света, присутствует практически во всех произведениях Кортасара. Писателю довелось жить по обе стороны Атлантики.

Книгу рассказов, написанных в Аргентине в середине 40-х годов и сохранившихся в архиве Кортасара, писатель озаглавил «Другой берег». В те годы Хулио Кортасар обдумывал планы своего отъезда во Францию, и родина («перонистская Аргентина») была для него уже «другим берегом». Уезжая в 1951 году, он думал, что сжигает за собой все мосты. Но в романе 1963 года главам, посвященным Буэнос-Айресу, живущий в Париже Кортасар дает название «С этой стороны». И тем самым подтверждает (что было для него чрезвычайно важно): он — писатель аргентинский. (Позже, в романе «62. Модель для сборки», Кортасар сделал одним из героев свое alter ego — аргентинского писателя Калака, живущего в Европе.) Подтверждает он это и использованием в романе лунфардо — языка жителей Буэнос-Айреса, богатого всяческими словесными играми. (Не знаю, знал ли Кортасар, как переводится на русский язык название его романа, — в России «Игра в классики» вышла первым изданием в 1986 году, уже после смерти автора. Но если бы знал, то как человек, любящий игры со словами, остался бы, скорее всего, доволен переводом, поскольку по-русски это название допускает двойное прочтение…)

Приведу слова Кортасара из его открытого письма кубинскому поэту Роберто Фернандесу Ретамару: «Не кажется ли странным тот факт, что аргентинец, чьи интересы всецело были обращены в молодости к Европе — и до такой степени, что он сжег за собой все мосты и перебрался во Францию, — там, спустя десятилетие, внезапно понял, что он — истинный латиноамериканец? Этот парадокс влечет за собой и еще более серьезный вопрос; не было ли это необходимо — овладеть отдаленной, но более глобальной перспективой, открывающейся из Старого Света, чтобы потом открывать истинные корни латиноамериканизма, не теряя из виду глобальное понимание человека и истории?» И еще цитата из Кортасара — на этот раз из вышедшей посмертно стихотворной книги «Только сумерки»; «Словно Орфей, я столько раз оглядывался назад и расплачивался за это. Я и поныне расплачиваюсь; и все смотрю и смотреть буду на тебя, Эвридика-Аргентина».

Расплатился Кортасар щедро: всем своим творчеством, в том числе и шедевром — «Игрой в классики».

Роман принес Кортасару известность по обе стороны Атлантики. До 1967 года, до появления «Ста лет одиночества» Гарсиа Маркеса, это был самый читаемый в мире латиноамериканский роман. Даже французы, законодатели литературной моды, признали книгу «аргентинца-провинциала» новаторской. Высокую оценку дали ей и кортасаровские собратья по перу; среди них — аргентинец Хорхе Луис Борхес и колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес, чилиец Пабло Неруда и кубинец Алехо Карпентьер, венесуэлец Мигель Отеро Сильва и перуанец Марио Варгас Льоса.

Например, Варгас Льоса, вдумчивый читатель и прозорливый критик, писал: