Игра в классики на незнакомых планетах

— Ну и рожа у тебя, Шульц, — назидательно сказал Дантес и повел его к ближайшей пивной.

— Эй! Это мне разрешено цитировать, я-то уже не корректор...

— Брось. От нас не уходят.

Они заказали по пиву. Дождь кончился, светлый и ленивый осенний день медленно плыл мимо окна.

— Так что вчера было? — спросил напарник.

— Погоня со стрельбой, — мрачно сказал Дантес. — Доктора Х взяли и в бумагах его, похоже, нашли кое-что интересное.

— План захвата мира с помощью дрянных писак, — покачал головой Шульц. — Куда мы катимся, друг?

— Хлебникова теперь затаскают в КОР. Надеюсь, газеты об этом узнают, и поправка не пройдет...

— Норма языковая им помешала, — плюнул Шульц. — Как будто они ее когда-нибудь соблюдали, эту норму... Слушай, Валя, а Нестеров точно был их?

Кажется, они подумали об одном и том же. Нестеров теперь уже ничего не вспомнит, а редактуре достанется новый нейролингвистический метод...

Так что она вполне может заняться повышением грамотности среди населения.

— Еще два кофе, пожалуйста, — попросил Дантес у подошедшей девушки.

— Вам черное или с молоком?

— И все-таки, — пробормотал Шульц, когда она отошла, — стопроцентная грамотность — это было бы так хорошо...

Примечание автора

Это уже второе расследование Дантеса и Шульца после «Дела об ураденной буве», и я рада, что они ко мне вернулись. Да и мудрено ли не вернуться – когда вокруг такие дела: кофе пишут в среднем роде, а на магазинах крепят вывески вроде «Цвет диванов» или «Creme de la creme» (это я своими глазами видела в Екатеринбурге). А уж на каком языке говорят в Интернете! Дел корректорам хватит до конца жизни, и, думаю, этот рассказ про них далеко не последний.

Журавлики

Пахло дождем — сладко, по-летнему, по-детски. Пол задержался у трапа, наслаждаясь командировочной легкостью. Ему надо было уехать. Он обрадовался бы, пошли его в город Овечья задница, штат Монтана. А теперь вот вытягивает сумку с транспортера по другую сторону рассвета. Наверное, это скорее отпуск по болезни или ссылка, нежели командировка. Но все же правильно шеф решил послать его «к самураям».

— Господин Тиббетс? — Каору Тоши, замдиректора филиала, подошел к нему, поклонился.

Пол поздоровался по-японски, смущенно — мол, я понимаю, что выгляжу туристом-идиотом, но оцените хотя бы попытку. В нью-йоркском офисе «Райан-Ихито» он один учил язык. Улыбка Тоши была широкой и искренней, но Пол подозревал, что для улыбки в этой стране существует строгий регламент, как для длины кимоно и ширины банта.

***

Отель оказался старинным, с застоявшейся тишиной в комнатах. Домик — спичечный коробок c перегородками-седзи, весь устеленный соломенными циновками. Хозяева — старичок и старушка из рисовой бумаги, непрестанно кланяющиеся, как болванчики с рынка в Чайна-тауне. «Прошлый век какой-то», — подумал Пол. На футон кто-то посадил сложенного из бумаги журавлика. Пол хотел было попросить номер с нормальной кроватью, но передумал.

Он сел на футон, и его закачало, понесло куда-то. Он представил, как гнутся бумажные стенки домика от ветра. «Как дуну, как плюну...»

«Нам не страшен серый волк», — устало подумал Пол. Напротив висела картина: такой же спичечный коробок под косыми серыми чертами дождя, спешащий человечек с зонтиком. Вверху пейзажа выцветшими иероглифами написано хайку. Пол напрягся, разобрал:

Из-за занавески
Смотрю на дождь за окном.
Приют в дороге...

Он вздрогнул: на пол легла чья-то тень. Дверной проем только что был пустым местом, ровно вырезанным в бумаге. Теперь в нем появилась фигурка. Хозяйка гостиницы смиренно сложила руки: нуждается ли в чем-нибудь гость? Пол спросил, что значит журавлик. Морщинистое лицо старушки разложилось в улыбку, как веер:

— Пожелания счастья и здоровья.

Внезапно все это — добрая старушка, уютное хайку, птичка на футоне — растрогало Пола едва не до слез. Дома ему вовсе истерзали душу. Там он стал ни на что не способным мужем, никудышным отцом. Под конец даже — плохим работником. А здесь, где он иностранец, чужак, ему желают здоровья и счастья.

Утром хозяйка беззвучно подала завтрак на низком столике. Пол улыбнулся, глядя на розовое, ровно дышащее утро. За окном беспокойно зазвонили городские часы. Пробили восемь, а на наручных часах Пола было уже восемь четырнадцать.

— А часы-то у вас опаздывают, — подмигнул он старушке. Та смотрела мимо него.

— Не обращайте внимания, — прошелестела она. — Это всего лишь память... Память мертвых.

***