Игра в классики на незнакомых планетах

Я к этому была вовсе не готова. Думала, возвращаясь — не будет ли там в аэропорту опять забастовок, как в прошлый раз, когда стоял весь «Руасси»; думала — шубу точно не уложу, да и нужна ли она там, где в феврале в кампусе — цветы посреди зеленой травы?

А тут — она на балконе, двери открыты настежь; сидит, сжавшись, трясется и смотрит... ни на кого не смотрит, взгляд ушел в себя.

Конечно, я испугалась. Вытащила ее с балкона буквально на руках, не зная, кого вызывать — то ли «скорую», то ли ребят в белых халатах с Сибирского тракта.

— Что случилось, маленький? Кто тебя? — как в детском садике.

Молчит. Лицо по-мертвому обескрашенное, губы запеклись.

— Что с тобой? Где болит? Сердце?

— П-птица, — вымолвила она наконец. — Это птица, она... по мою душу...

— Какая еще птица, господи боже мой?

— Я же тебе говорила. Хорошо, что ты пришла. Ты ее спугнула.

Остаток ночи мы просидели на кровати. Было тихо. Она взяла мою руку и перебирала пальцы.

— Она больше не прилетит.

— Откуда ты знаешь?

Конечно, ей было по-настоящему страшно. Никаким шантажом тут и не пахло. И все равно я злилась. Мне казалось — да нет, я знала, — стоит мне уехать, как с ней обязательно что-нибудь случится.

— Ну и как я теперь тебя оставлю?

— А может, все-таки... — сказал мой эльф. — Нет, ты не думай, я все понимаю.

Тишина. Как после взрыва.

— Но я же, — она подняла глаза, — я тебя люблю.

Наверное, это должно было меня остановить.

Наверное, кого другого это остановило бы.

— Я тоже тебя люблю, — ответила я. — Только ведь я уже билет купила.

***

А потом началась вся эта неразбериха с консульством, и знающие люди сказали: не надейся, с такой биографией тебе теперь и туристическую на две недели не дадут.

Я начала считать трещины в асфальтах, гадать на бегущей строке, на фонарных столбах. Я попросила мою девочку:

— Поставь за меня свечку, ладно?

Она посмотрела печально:

— Ты этого правда так хочешь, да?

А что я могла сказать?

— Это же... Это не просто так. Придется заплатить. Ты видела.

— Я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь.

***

В конце концов визу мне дали. Мы вдвоем закатили пир: надо же было промотать «последние русские». Мы бродили по городу и смеялись.

А потом она исчезла.

Как бы долго я ни готовилась к отъезду, всякий раз получается, что собираю вещи накануне. Спешно вспоминаю о том, что надо постирать; устраиваю в ванной шторм, мыльные океаны в тазах пузырятся, переливают через край, грозя разродиться цунами. И естественно, эти штаны до завтра не высохнут, и эта шерстяная кофта тоже, и придется засовывать их в чемодан мокрыми. Есть в этих спешных сборах что-то беженское. Тороплюсь застегнуть сумку, пока крыша не обвалилась мне на голову от удара вражеского снаряда. Тогда я окажусь на дороге в огне, с мокрой кофтой в боковом кармане сумки.

Я бегу. Как будто кто-то может меня задержать.

***

Я сквозь воду в ванной даже не услышала, как хлопнула дверь. Просто вышла — а ее нет. Подумала сначала — эльф выбежал до круглосуточного. Ведь если нам захочется посреди ночи французского сыра, мы за этим сыром пойдем, ничтоже сумняшеся, — подумаешь, живем на Уралмаше, который похуже Чикаго.

Но через два часа она не вернулась. Мобильный не отвечал, сколько ни набирай — да я уже знала, что набирать бесполезно. А у меня вещи полусобраны, документы разлетелись по всему дому. И куда за ней бежать?

Птица.

Унесла.

Так, не хватало еще, чтоб я начала сходить с ума. Она и раньше убегала посреди ночи... Но сегодня-то — почему? Когда последний раз, когда — еще раз обнять друг друга и все? Я перестала злиться около четырех утра, когда с трудом застегнутые сумки лежали в коридоре. Заказала такси до аэропорта. Может, она просто не захотела прощаться. В каком-то смысле я ее понимала.

И того, что было, и того, что было,
Нам с тобою снова не связать...

Я старалась не думать об озере с русалками. И о птице.

***

Объявляют Париж.

В самолете я облегченно валюсь в кресло. Спать-то как хочется. Пристегиваю ремни. Опять пытаюсь дозвониться.

— Пожалуйста, выключите сотовые телефоны.

Тьфу ты...

Быстро, прикрывая мобильный от стюардессы, выстукиваю сообщение: «Солнышко, я тебя понимаю и не сержусь. Просто сбрось мне, все ли у тебя в порядке, пожалуйста».

Самолет гудит, медленно выруливает на дорожку. Через несколько минут меня резко вдавливает в кресло и огромная сила несет вперед — неудержимо, неостановимо. Вперед и — замирает сердце — вверх. Долой отсюда.

По аэродрому, по аэродрому
Лайнер пробежал, как по судьбе,

На секунду я забываю обо всем. И о ней тоже.

— Уважаемые пассажиры! Приветствуем вас на борту «Боинга-737» компании «Уральские авиалинии», следующего рейсом...

Я знаю, куда мы следуем, не беспокойтесь. Засовываю мобильник в сумку, вытягиваюсь в кресле. Оставшиеся до Франции пять часов можно банально проспать.

Но задремать не удается: самолет начинает трясти. Пальцы помимо воли впиваются в подлокотники кресла.

— Дамы и господа, наш самолет попал в зону турбулентности.