Игра в классики на незнакомых планетах

Меня это не слишком беспокоило. Беспокоишься о чем-то неадекватном — но ей все это было абсолютно адекватно, если вы понимаете, о чем я. Мне она сама казалась ненамного реальней русалок на озере.

Как-то я увидела, что она рисует. Наклоняться над плечом — вообще входить в комнату, когда ее прижимало и она хватала карандаш, как сердечник хватает пузырек с нитроглицерином, — я зареклась очень скоро. Мое, нельзя, не пущу. Ладно; не очень-то и хотелось. Но когда она уходила из дома, я, как вор, тайком вынимала эти рисунки и смотрела.

Страшнее всего были птицы. Невероятно натуральные комки серых и черных перьев, заштрихованные так, что любой психолог испугается. Глядя на этих птиц, я отчетливо понимала — если сейчас она не вернется домой, я не буду знать, где искать.

Просто — не найду никогда.

— Ну и где тебя носило?

— Ну, — кокетливая, чуть извиняющаяся улыбка. — Ну... ты же знаешь.

— Вот именно, что я не знаю ни хрена! Ты время видела?

— Ну... у меня сотовый сел. Не сердись.

***

Мне всегда приходилось приезжать обратно. И в какой-то момент, помнится, меня так измотало вечное зависание между двумя странами, что я решила остаться хоть где-то, но — приземлиться уже. Сколько можно.

Тем более что — огромная квартира стоит пустая, после смерти отца и Саньки. Платить за воду и газ — это не то что по четыреста евро выкладывать за маленькое студио на улице Депар позади метро «Монпарнас».

Я решила жить дома.

Жить не вышло.

***

Было у меня — вроде как у той девочки из страшной истории с зеленой пластинкой. Всякий раз, как я уезжала, я кого-то не заставала по возвращении. Сначала бабушки. Потом Саньки. Потом отца. Однажды я себя спросила — а уехала бы я, если б знала?

И не смогла ответить.

Потому что там... ну что рассказывать, если я в «Шарль де Голле» начинала плакать от запаха моющего средства в коридоре — потому что это был мой запах; потому что нигде, кроме Франции, таким средством не пользуются. Там я будто... становилась собой.

И если совсем честно — я-то в чем виновата? Если кто и виноват, так наша российская армия. И отец — потому что не сумел отмазать. Я же говорила им. И Канада была вполне реальным вариантом. Конечно, беженцам на первых временах трудно, и без языка — труднее. Но все равно лучше, чем...

Чем бродить невидимым по дому.

А отец... Ну да, сердце. Не из-за меня ведь, из-за Саньки. Если б можно было нас поменять местами — поменял бы, конечно. Но тут уж ничего не поделаешь. Смерть всегда рождает вину — надо чем-то заполнять пустоту, только стоит ли эту вину тянуть на себя? Кому от этого польза?

***

Эльф мой рассказал как-то... то ли сказку, то ли что, откуда она это взяла — не знаю. Про город теней. Про людей, которые мучаются всю жизнь, не зная отчего, а причина проста — они где-то потеряли свою тень. И если такой человек дойдет до города, где все оставленные тени собираются и ждут хозяев, — тогда он почувствует себя полноценным. Почувствует, что значит жить. Для меня этот город — там, всегда там был. В нем я чувствую себя питекантропом из учебника биологии, который поднимает голову, распрямляется и становится человеком.

Некоторые люди рождаются в чужом теле; это бывает, я с такими знакома. Мне не повезло: я родилась в чужой стране.

***

Она появилась, когда у меня не было ничего. Ничего — за что зацепиться, о чем написать хоть строчку в мысленной книге мемуаров. Работа — на автомате, путь домой — все время одним и тем же трамваем, по одним и тем же дворам. Кофе паршивый, единственная радость — полночный сериал. (А в Париже осень сухо пахнет жареными каштанами; и у выходов из метро — печеной кукурузой, и яркими, ломкими листьями на ветру, и теплым, масляным духом булочных. Холодает; в кафе зажигают радиаторы, вносят столики внутрь...)

Проигрыш, в общем, по всем фронтам.

И вот в эту обесцвеченную жизнь она и влилась струей краски. Ко мне вернулись чувства; так что можно было теперь улыбаться мокрому снегу на улицах, можно было торопиться с работы домой. Душу переполняло какое-то невнятное вдохновение. Хотелось быть сильной и нежной, хотя ни того, ни другого я особенно не умела; хотелось много зарабатывать, чтоб спокойно покупать дорогой шоколад и водить ее в ресторан.

Но черная «выездная» сумка так и лежала под журнальным столиком. Если бы кто-то сказал мне, что надо срочно ехать, потому что вот — есть возможность, мне бы и трех часов не понадобилось, чтоб ее собрать.

***

Ночью в квартире неуютно; если соседи у себя открывают дверь, то кажется, что заходят они прямиком ко мне в коридор, и все звуки проникают сквозь стены, мутируя по пути в нечто стучащее, клокочущее, страшное. Вдобавок ветки кленов, растущих у окна, бьют по стеклу, царапают. И шаги по ночам — от кухни до спальни — тоже надо привыкнуть. Я-то не боюсь; знаю, что это или отец, или Санька. Брата я почти увидела однажды, хотела попросить прощения, что не приехала на похороны. А как бы я приехала? Денег на билет нет, и права птичьи — между визой и картой резидента, желтая бумажка, выехать с ней выедешь, а обратно...