Игра в классики на незнакомых планетах

Ольга Славникова как-то назвала Россию страной победившего постмодернизма. Вот и меня он стороной не обошел. Я очень люблю Шекспира и отдельно — «Гамлета»; когда-то я хотела написать по нему «альтернативную историю» (это желание вообще многих авторов не обошло). Не получилось, но частично из него зародилась идея «Пепла на укреплениях» — второго моего романа в работе, который, я надеюсь, мне удастся когда-нибудь дописать. А когда еще начитаешься Стоппарда и наслушаешься на лекциях про Беккета, а потом возьмешь, да и съездишь в Данию... хочется создать что-нибудь такое вот, без всякого смысла и слегка похожее на бред — но зато про Гамлета.

Наша кровь

Остланд, Южный регион

— Так значит, — говорю, — ты не видел, как воспитанник Белта укусил учителя?

— Не. Ниц я не видел, пан директор.

Смотрит в угол стола, странно как-то повернув голову, лицо тупое, как коровья морда. Толстые губы сжаты, для ответа на вопрос расклеиваются медленно, сжимаются снова.

— Ты же сидел со всеми на уроке. Как же ты мог не видеть?

— А я... в окно смотрел, пан директор. Там эти... птички.

— Птички, — говорю. Взять бы розог да выбить из них этого «пана»... пока не дошло до чужих ушей. Так ведь не выбьешь.

— Аха, — просиял. — Птички, пан директор... Спивают.

— Вон, — говорю. — Марш.

Со следующего еще меньше спросу — хотя по этому сразу видно, что белая кость. Один из самых старших в интернате, помнит еще отца и отцовские заветы. Франт с черными, непроглядными глазами. Жулья тут хватает, но этот — не жулье. Хуже.

— Дозвольте спросить, пан директор, — начинает прямо с порога. — Слухи о проступке воспитанника Белты... это вам пан учитель пожаловался или... непроверенные источники донесли?

— Сядь, Домбровский.

Садится. Прямой, как палка. Смотрит в глаза. А за окном и правда птички. Трещат оглушительно. Весна уже совсем.

— Ты, — чеканю, — видел, как воспитанник Белта напал на учителя?

— Я ничего не видел, пан директор. К сожалению, в тот момент я отвлекся от учебы. Как это ни прискорбно.

— И чем же, — спрашиваю, — ты отвлекся?

За окном птицы, скоро вечер наступит, Лина на веревке вывешивает бесконечное белье. Лучше б мне сидеть да смотреть на Лину, как она тянется, чтоб прицепить на веревку латаные подштанники.

— Я, с позволения пана директора, читал под партой некий роман. Какой — не скажу, ибо мне приличия не дадут...

Какие тут романы... В такой глуши и скудный запас школьной программы уже исчитан до дыр. Цесарь их знает, что это за отношения. Вроде бы внутри группы и колотят друг друга, и подлянки делают, и воруют — но перед начальством запираться будут до конца — если свой.

— Ты же его знаешь, Домбровский. Он же мухи не пристукнет лишний раз. Если там что-то серьезное было...

В первый раз глядит на меня без позерства:

— Ну честно, не было ничего. Пан учитель же не пожаловался? А непроверенным источникам... вы не верьте так уж.

— На вас пожалуешься. Вы бедного учителя с первых дней запугали.

— Мы не пугали, пан директор, — опять глаза непрозрачные. — Он приехал пуганый. А Белту вы оставьте. Не трогал он никого.

— Свободен. И вот что, Домбровский...

— Так, пан директор?

— С этого момента любой, кто скажет мне «пан», получит двое суток карцера. И передай это тем, кто там у двери.

— Обязательно, — вежливый кивок, — пан директор.

Непроверенный источник прибежал полтора часа назад, отчаянно крутя хвостом желтого, штопанного-перештопанного платья, унаследованного от пропавшей сестры. Вертелся, охал и ахал, рассказывая, как «Белта господина учителя за руку — хвать! А оттуда кровь как ливанет, ой-ой!».

Господин учитель, конечно, жаловаться не пошел — стоик. А разбираться надо все равно. И Белта в расстроенных чувствах, похоже, исчез со двора. Будет ему, голубчику, еще и за отлучку...

Появился он, когда совсем уже стемнело и я, кляня все на свете, собирался идти его искать — мало ли, близко лес, речка и деревня, куда эта группа голодного сопротивления недавно наведалась, — там с ребятами давнишние счеты...

Появился. Сам по себе забрел в кабинет, встал по стойке смирно, свесив голову. За окнами давно легла темнота, Лина погасила у себя окна, и птицы видели десятый сон.

— Извините, — говорит тихо.

— За что же, позволь узнать?