Уплетая яичницу, Флора с сожалением посмотрела на Генри.
— Ты мне нравишься. Пусть это неправильно, но это так. Ты талантливый музыкант и порядочный человек. Мне по душе даже твои дурацкие шутки. Но я хочу кое-чего другого. Если я сделаю то же, что Амелия Эрхарт, но быстрее…
— Я понял, — перебил Генри. Яичница на вкус была как цемент. Он оттолкнул тарелку. Если Флоре он не нужен, то что он может сделать?
Флора понизила голос.
— Может быть, пока сосредоточимся на музыке? А все остальное пусть подождет.
Они сидели молча, пока все посетители закусочной не разошлись. Усталая Хэтти прислонилась к стене и закрыла глаза. Наконец в запотевшие окна стали пробиваться первые лучики утреннего солнца. Одежда Генри высохла, и он чувствовал себя измочаленной развалиной.
— Не понимаю, — начал Генри, осторожно подбирая слова — он знал, что в таком состоянии может сказать что-то не то. — Не понимаю, как мы дошли до такого после всего хорошего, что между нами было.
— Так безопаснее, — сказала Флора. — Уж поверь.
Генри потянулся к ней, но Флора не взяла его за руку.
— О чем ты мечтаешь? — спросил он. — Какова твоя мечта, если не эта? Ты, я и музыка. Мы могли бы построить на этом жизнь, я знаю.
— Посмотри на свои пальцы. Они все в чернилах.
— Пожалуйста, не меняй тему. Впрочем, тут не только чернила. — Он повернул левую руку ладонью вверх и показал ей стертые до крови подушечки пальцев. — Видишь кровь?
— Чернила днем, кровь по ночам. Чернильные дни, кровавые ночи. Звучит как название песни.
— Так напиши ее, — предложил он.
— Не глупи.
— Сейчас не я валяю дурака.
— Генри.
— Посмотри, как далеко мы зашли. Я не хочу сдаваться. Не сейчас. Потому что однажды…
Флора зевнула и потерла виски, словно у нее болела голова.
— Можем подумать об этом в другой раз. Но не сейчас.
Мисс Хэтти проковыляла к их столику.
— Еще кофе?
Генри глянул на свою пустую чашку.
— Нет, спасибо.
— Тогда, наверное, вы хотите рассчитаться, — предположила официантка.
Генри понял намек и вытащил из кармана одну из купюр, которыми чуть раньше с ним расплатился Док.
— Сдачи не надо. — Чаевые в два раза превосходили сумму счета. Но ему требовался союзник. — Флора? — Он протянул ей руку.
Она заколебалась.
— Мы должны покончить с этим сейчас, пока не стало еще хуже. Капитан Жирар всегда говорит про полеты, что только дурак летит в грозу.
— Дождь уже прекратился.
— Ты знаешь, о чем я. Это плохо кончится.
— А кто говорит, что оно вообще должно кончиться? — удивился Генри.
Флора наконец взяла его за руку, и они вместе вышли в занимающееся утро.
Смерть жалела, что не нуждается во сне. Как же повезло людям – проводить треть жизни в бессознательном состоянии. Ей ни на секунду не удавалось забыть, кто она такая. Ни на секунду не удавалось притвориться, что она нечто иное, чем карающий меч. Когда она собирала души, ей становилось легче, но потом приходили боль и неутолимый голод.
Смерть запахнула шелковый халат и надела тапочки. Итан наверняка спит. А она точно сможет сделать все тихо…
Она моргнула и материализовалась в его комнате, не желая рисковать и идти по коридору – а вдруг еще кто-то из обитателей дома бодрствует? Итан мерно дышал во сне. Сквозь щель в занавесках в комнату просачивался свет почти полной луны. Смерть подкралась к кровати. Итан лежал на спине, подложив одну руку под голову, а другой стискивая одеяло. В лунном свете кожа казалась синеватой. Смерть точно знала, какой будет на вкус его жизнь. Она наклонилась и вдохнула запах Итана. Тепло его тела согрело ее губы. Она внушила ему не двигаться, а потом нашептала на ухо слова, которые позже обратятся в сон.
Утром он проснется, охваченный единственным желанием, направленным не на Любовь, а на то, что тот прячет в нагрудном кармане. На книгу. Книгу и ее секреты. Прочитав ее, Итан узнает, что он всего лишь пешка в Игре, а Генри в смертельной опасности. Как бы он ни распорядился полученной информацией, у Смерти будет преимущество. И все это в соответствии с правилами.
Снова моргнув, Смерть вернулась в комнату Хелен, опустошенная и одинокая в ожидании нового дня.
Итан проснулся в поту и ознобе. Было слишком рано даже для птиц. Он не слышал ничего, кроме шума собственного кровотока. Сон казался ему мутным прудом с чем-то жизненно важным на дне. Он хотел поймать ускользающее воспоминание. Что-то о книге. Открытой книге в руках Джеймса. Книге, в которой Джеймс писал.
Итан сел.
Что же Джеймс пишет в своем блокноте?
Он свесил ноги с кровати. Сердце билось везде: в ушах, в руках, под кожей. Если в книге есть записи о том, что они с Джеймсом делали, если в ней упоминается его имя… Итан распахнул окно. Где-то вдалеке зачирикала одинокая птица.
В этой книге его погибель. Итан понимал это так же точно, как на бейсбольной площадке чувствовал, что вот-вот схватит мяч перчаткой. И поэтому желал не смерти, но чего-то даже большего: чтобы его существование стерлось полностью, не оставив и следа в памяти людей.