Игра в ложь

– Не за что, Айса.

Люк склоняется, забирает у меня Фрейю – осторожно и бережно. С Фрейей на руках мне из-за стола не встать. Видя, как Люк неумело укачивает мое дитя, как Фрейя, сонно вздохнув, приникает к плечу чужого мужчины, я улыбаюсь.

– Из тебя получится отличный отец. Тебе хотелось бы иметь детей?

– Их у меня не будет, – говорит Люк – спокойно, как о давно решенном вопросе.

– Не будет? Почему? Ты их не любишь?

– Не в любви дело. Я в детстве настрадался. Пережил насилие. Это по наследству передается. Синдром жертвы.

– Чепуха.

Забираю у него Фрейю, укладываю в коляску. Она взмахивает ресницами, и тогда я кладу ладонь ей на грудь. Это действенное средство – Фрейя капитулирует, снова закрывает глазки.

– Нет никакого наследственного синдрома жертвы. Иначе бы никому нельзя было размножаться. Каждый тащит тот или иной «багаж».

Лучше думай о хороших качествах, которые передадутся твоим детям.

– Мои качества ни одному ребенку не нужны, – возражает Люк. Сначала мне кажется, он шутит. Но нет – лицо серьезное и печальное. – Вдруг мой ребенок попадет к «воспитателям» вроде моих? Нет, на такой риск я не пойду.

– Люк… Это все… очень печально. Только знаешь, в чем я уверена? Ты в воспитании детей будешь полной противоположностью своей матери.

– Откуда тебе знать?

– Ну, наверняка я не знаю. Никто даже про себя не знает, каким будет отцом или матерью. Конечно, и у плохих людей дети рождаются. Но плохим людям плевать. А тебе не плевать, ты уже заранее беспокоишься.

Люк передергивает плечами, надевает куртку, помогает мне с кардиганом.

– Это все слова. Детей у меня не будет, и точка. В мире – сплошное зло; получится, что я осознанно обрекаю своего ребенка на страдания.

Выходим на парковку. Люк прячет руки в карманы, предлагает:

– Давай провожу.

– Тебе придется делать крюк.

Вдруг соображаю: а ведь мне неизвестно, где живет Люк. В любом случае к мельнице никому не по пути – она сама по себе.

– Да какой крюк – крючок. К моему жилью надо берегом идти, той же дорогой, что к школе, только дальше. Быстрее всего – через марш.

Вот как! Что ж, это многое объясняет, в том числе – откуда взялся Люк возле мельницы в тот вечер. А я-то ему не поверила! Как стыдно…

Не знаю, что и сказать.

Доверяю ли я Люку? Ответ – нет. Но после утреннего разговора с Кейт, после ее слов я склонна подозревать всех и каждого.

Фонарик я не захватила, а ночь облачная – иными словами, ничего не видно. Идем медленно. Я качу коляску, Люк прокладывает путь. Переговариваемся. Мимо проезжает грузовик, наши длинные тени ложатся на проселок и через мгновение исчезают. Люк успевает поднять руку в знак приветствия – он знако́м с водителем.

Но вот и грузовик скрывается в темноте. Правда, на ходу водитель бросает:

– Доброй ночи, Люк.

Мне досадно: Люк наладил контакт с местными, а Кейт – не смогла. Люк здесь обжился, стал своим, в то время как Кейт, родившаяся в Солтене, до сих пор воспринимается как чужая. Тут Мэри права.

Мы уже на мосту через Рич. В сандалию мне попал камешек, приходится разуваться, долго возиться с застежками. Пока я балансирую на одной ноге, Люк стоит, облокотившись о перила, смотрит поверх устья реки на море. Туман рассеялся, но облака по-прежнему низкие и тяжелые. Рич погружен во мрак, ничего не разглядеть. Даже мельница не мигает огнями. Лицо у Люка застывшее. На ум приходит белая палатка, спрятанная где-то там, в темноте. Интересно, Люк тоже о ней думает?

Обувшись, встаю рядом с Люком. Мы не касаемся друг друга, но наши плечи так близко, что сквозь ткань верхней одежды я ощущаю его тепло.

– Люк, – начинаю я.

Внезапно Люк поворачивается. Губы у него теплые – такие теплые, что желание почти ослепляет меня. Внизу живота – тягостная истома.

Вся влажная, ничего не соображающая, стою, бессознательно скользя пальцами по его груди, и знаю только одно: он здесь, его рот горяч, мое сердце колотится, и это главное, главное. А потом возвращается чувство реальности, и оно – как ледяной душ.

– Люк, не надо!

– Прости. – На его лице искреннее раскаяние. – Прости, Айса. Не знаю, о чем я только думал…

Смотрим друг на друга, дышим часто, поверхностно. Наверняка смущение и отчаяние Люка отражены сейчас в моих глазах, на моем лице.

– Дерьмо, – шипит он по-французски, шарахает кулаком по перилам. – Почему я всегда все порчу?

– Люк, нет. Ты не… ты не портишь. – Мне снова трудно глотать, боль в гортани вернулась. – Просто… я замужем.

Формально это неправда, но по сути… по сути, только это и имеет значение. Что бы ни происходило между мной и Оуэном, он – отец моей дочери. Фрейя нас связывает. И я не собираюсь заводить романы на стороне.

– Знаю, – еле слышно произносит Люк. Отворачивается, идет через мост, к мельнице. Сделав несколько шагов, он останавливается и снова заговаривает, но тихо, очень тихо. Не уверена, что правильно его расслышала.

– Я такого дурака свалял… Надо было тебя выбрать… ну, тогда.

Надо было тебя выбрать…

Это он к чему? Хорошо бы развить тему, но Люк, шагающий берегом Рича, упорно молчит.

Что он имел в виду? Что произошло между ним и Кейт?