Игра в полнолуние

И Костя понял, что швы ей накладывали под заморозкой, потому она и говорит так невнятно. А то, что шрам – да какая разница, он всё равно ее не разлюбит.

– Заходи, драчун, – крикнула из окна медсестра. И голос ее звучал недобро.

Ну а потом всё было, как в дурном сне. К медпункту прибежала директриса с вожатыми, принялась вопить про «чепе» и тыкать в Костину сторону толстым, как сосиска, пальцем. Кричала, что родители Зиновьева – милиционеры и обязательно в суд подадут, так что Костя прямо из летнего лагеря отправится во всесезонный, и отнюдь не в оздоровительный. Лера попыталась вступиться, но её и слушать никто не стал. Тогда вмешалась медсестра, заявив: «Хватит орать, у ребёнка все признаки сотрясения!» И Костю увезли на лагерном УАЗике в подмосковную больницу, куда этим же вечером приехали расстроенные мама и папа. А когда ему стало чуть лучше, отец сказал, что в лагерь его больше не отпустят. А ещё сказал, что Зиновьевы предки пошумели-пошумели, но быстро поджали хвосты, когда папа пригрозил им встречным иском. Ведь по факту Костя пострадал гораздо больше. Потому что у жирдяя была лишь рассечена кожа под бровью, но глаз остался цел. Даже зрение не упало. И в лагере он остался. Впрочем, не за какие-то особые заслуги: Костин папа считал, что родители просто устали от его выходок, вот и сплавили сынка.

Весть о том, что Зиновьев почти не пострадал, дико обрадовала Костю. Он почувствовал прилив сил и тут же захотел сбежать из больницы. Лёжа под капельницей, представлял, как доберется на попутках до лагеря, встретится с Лерой… Но мама сказала, что её забрали родители. И Костя едва не заплакал, поняв, что больше никогда её не увидит.

Так и окончилась эта история – будто оборванной на полуслове.

Но когда он вышел из больницы, первым делом отправился в библиотеку. Попросил там анатомический атлас – всё-таки хотелось посмотреть, как устроен глаз. Атлас ему не хотели давать из-за неподходящего возраста. Но он с такой мольбой смотрел на библиотекаря, так долго и нудно просил, что она пошла на компромисс: сама нашла в атласе нужную страницу, целомудренно заколола его скрепками, чтобы любознательный ребенок не добрался до изображений женских органов, и приказала рассматривать рисунок глазного яблока прямо при ней. Костя посмотрел и ахнул: глаз казался чем-то инопланетным, загадочным. Хрусталик, цилиарное тело, хориоидеа – эти слова таили в себе бездну нового, интересного, того, о чем не слышал никто из Костиных ровесников. И он вымолил у библиотекаря разрешение перерисовать картинку из атласа в свою тетрадь. А потом зарисовывал и записывал в неё всё, что удавалось узнать по теме: и про шесть глазодвигательных мышц, и про бинокулярное зрение, про птеригиум и многое другое, что удивляло до восторга. Уже тогда он заявил родителям, что будет офтальмологом. В школе нажимал на биологию и химию, без проблем поступил в медицинский. И шесть лет шёл к офтальмологии, но после несчастья с отцом резко сменил курс: помочь родному человеку было важнее. Хотел заработать, чтобы оплатить ему операцию на позвоночнике – а потом и сам подключиться к лечению, восстановить лицо. Только вот не успел: отец умер за месяц до того, как Костя окончил интернатуру в пластической хирургии…

После похорон мать сказала: «Поезжай в Австрию, не ломай свою жизнь. Вдруг больше не будет такого шанса? А работа, сынок, лучше всяких докторов лечит. Ну и время, конечно»

Только не помогло это время. И сейчас, стоя над могилой отца, Костя понимал это особенно остро.

Подошел Исламбек, принес ведёрко с золой. Пока Костя рассыпал её между цветов, тот бормотал что-то, глядя на могилу – молился по-своему, хоть и был иной веры. Когда он ушел, Костя еще немного посидел возле отца. Но предвечерний воздух стал серым, тени – длинными, и птицы умолкли. Казалось, даже цветы уснули: лишь росшая поодаль дикая яблонька, окутанная пышным белым цветом, стояла горделиво и празднично. Аромат от неё шел волшебный. И Костя подумал, что не так уж тут и плохо. Особенно если выбора нет – как у всех, кто здесь покоится.

– Пойду я, отец, – сказал он. – Прости, не знаю, когда теперь вырвусь.

Вдоль центральной аллеи уже горели фонари, и Костина машина казалась под ними не желтой, а бежево-серой. Он завел «жигуль», покатил по дороге.

Радонев совсем забыл о мужчине в сером плаще, которого видел на кладбище. И не вспомнил бы о нём никогда, но вдруг увидел, что тот медленно бредет по обочине. В руках бутылка, на дне которой еще плещется коричневое пойло. Походка неровная, пояс плаща волочится по земле, правый рукав в грязи – будто падал и не удосужился отряхнуться.

Костя брезгливо поморщился и почти миновал его, когда тот обернулся и нелепо замахал руками. Бессмысленный взгляд, острое лицо, очки, криво сидящие на самом кончике носа…

– Bekloppt! – ругнулся Костя, чуть не подпрыгнув от удивления. И резко дал по тормозам.