Игра в полнолуние

– Ну, убил бы я тебя… знаешь, как хотелось? Но она глупая ещё, горячая, могла потом дел натворить. Так что не думай, будто я тебя простил.

Та фотография до сих пор хранилась в свадебном альбоме: Савва с Иосифом Давидовичем, вроде бы по-дружески положившим руку на его плечо. А позади плакат «Лучший друг у зятя есть, называется он тесть!»…

Шерман моргнул, выплывая из воспоминаний. Любаша, приподнявшись на белой с позолотой кровати, смотрела на него снизу, по-прежнему держа его руку в своих ладонях. А с портрета на стене ухмылялся покойный уже папа Йозеф. Он оставил единственной наследнице все свои капиталы: сеть салонов красоты в Испании, рестораны в Британии, банковские счета… И указал в завещании, что дражайшему зятю Савве отходит в качестве наследства один-единственный объект недвижимого имущества: тот самый гараж.

Не без юмора был папа.

Впрочем, к моменту его смерти Шерман уже стал вполне обеспеченным человеком. А ведь ни копейки у тестя не взял, сам раскрутился – была заначка, да ещё какая! Знал бы с самого начала папа Йозеф о том, что хранится в однокомнатной халупе зятя, под фальш-стенкой, собственноручно приколоченной Шерманом к заду старого гардероба – сразу, поди, отдал бы за него дочь. Ну, или пришиб бы по-тихому…

А Савва на эту заначку открыл продюсерский центр, и дело пошло-поехало. Вот только о себе Шерман к тому времени понял, что таланта для сцены ему не хватит, поэтому за гитару брался только дома. И песен больше не сочинял. Но организовывал шоу в России и за рубежом, находил талантливых музыкантов. Учредил театр классической музыки, где играла Майя. Директором поставил старого приятеля Витьку Пряниша – и не ошибся, этот проект был одним из самых прибыльных. А в последнее время Шерман начал вкладываться и в кино. Его фильм о русском балете заграничный зритель ждал, как откровение. Продажи начались пару дней назад, но часть тиража уже раскупили: шумная пиар-компания сделала свое дело. Этот проект, ради которого Савве Аркадьевичу пришлось влезть в долги, тоже курировал Пряниш. «У которого, кстати, сегодня юбилей, – вспомнил Шерман. – Весь бомонд там будет, надо собираться».

– Любаш, вечером нужно к Прянишу, ты помнишь? Едешь со мной? – осторожно спросил он, отыскивая в складках одеяла свои семейники.

– Ты же знаешь, я его не выношу! – скривилась она, выпуская руку мужа. – Нет, мы с подругами в ресторан. Ты, кстати, слышал, что учудила дочка Катьки Беляковой? Нашла себе какого-то эфиопа, а теперь едет с ним в Африку! Катька в трансе, естественно, Беляков-старший на валидоле…

Слушая вполуха, Савва уселся на кровать. Потащил было к себе любимые домашние штаны, но бросил их на пол. Не хотелось нового скандала. Отвернувшись, буркнул:

– Сейчас за джинсами схожу. А эти… Хочешь – выкини.

И, не взглянув на жену, ушел в ванную.

***

После душа он спустился на кухню, тихо радуясь, что Любаша отказалась ехать к Прянишу. Значит, можно самому привезти Майю, и не бояться, что жена опять устроит скандал, замучает ревностью. «Родись у нас ребенок, она была бы спокойнее», – подумал Шерман. И острое чувство жалости к Любаше нахлынуло вдруг, затопило горячей волной. Он ведь ещё до свадьбы знал, что не родит она ему наследника. Был готов к этому. А Любаша всё равно чувствовала себя ущербной. Хоть и не было её вины в том, что не могла забеременеть.

«Дурочка, боится, что брошу её, – думал Шерман. – А я и не планировал никогда. Уйти пытался, да, было пару раз. Но ведь не уходил! А теперь, когда решили жить на расстоянии, тем более не брошу».

Но снова кольнула мысль: разве ж это семья, если встречи несколько раз в год, а в остальное время жена и муж по разным континентам? И он тут же себе ответил: лучше уж так, чем совсем расстаться. Они близкие люди, ближе кровных родственников. Столько вместе прошли! И как бы ни ссорились, ненависти между ними не было. А случись что, оба легко плевали на обиды и летели на помощь друг другу…

Погружённый в мысли, Шерман распахнул двустворчатую дверь холодильника. Домработница, приходившая через день, еще вчера забила его продуктами под завязку. Копченое мясо, фрукты, сыры, шницеля в сковороде… Савва сделал бутерброд, открыл бутылку пива. По телевизору показывали американского пианиста и композитора Уильяма Джозефа – сидя за роялем на берегу океана, молодой музыкант играл свою знаменитую «Within». Савва Аркадьевич прибавил звук. Джозеф был хорош: невероятная беглость пальцев, будто несколько партий звучат одновременно (боже, как он это делает?!), страсть и тревога, сменяющаяся нежными, легкими переливами. То же впечатление, что и от игры этой девочки, Леры! Будто слияние с инструментом – полнейшее…