Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе

Стекло вновь задребезжало, Тео на миг оторвал взгляд от лютых глаз стригоя и увидел в окне длинный темный силуэт. Тень на четвереньках вползла внутрь церкви сквозь разбитое окно, и по залу потянуло холодом и пронзающим до глубины души ужасом. Ноги Теодора подкосились, в голове всколыхнулась та же тьма, что и на погосте в Китиле.

Видя, что Теодор парализован страхом, нелюдимец рванулся вперед, точно шакал, и, вцепившись юноше в грудь, повалил его на пол. В лицо Тео полетели слюни, пена, по шее скользнуло зловонное дыхание, отдающее смрадом тухлого мяса. Послышался звук разрываемой ткани.

Вскрикнув, Теодор задергался, попытался защититься ножом, но удары по запястью выбили оружие из его слабеющих пальцев. Лучи, льющиеся по готическим сводам над головой Теодора, померкли – наползла тень, затмив собою весь мир. Мрак сплетал вокруг Тео холодный мертвенный кокон, отчего в глазах все выцвело и почернело.

Грудь пронзила острая боль, когти рвали и кромсали плоть, и Теодор замолотил руками, пытаясь отстраниться от дышащего смрадом и жаром рта. Острые зубы впились в его кожу, отрывая ее кусок за куском, и Теодор обезумел от ужаса и боли. Он кричал проклятия, захлебывался стонами в попытках оторвать Цепеняга от себя, но ничто не могло остановить этот кошмар.

Что-то коротко свистнуло, упырь вскрикнул и отпрянул, выпустив жертву. Цыган опустил голову: из его плеча торчала костяная рукоять ножа, толчками выплескивалась кровь.

«Шныряла!» – мелькнула в голове Тео догадка.

Цепеняг вцепился когтистыми пальцами в нож и, скривившись, попытался вытащить лезвие. Он метнул черный взгляд на тень и заклекотал:

– Убей ее! Их!

Тень перемахнула Теодора, дохнув запахом могилы, и скрылась в крипте. То ли опасность, грозящая девушкам, то ли ненависть обострила чувства, но в этой каше из темноты, крови и воплей обезумевший Теодор вдруг приметил на полу блеск своего ножа. Тео метнулся к нему, Цепеняг навалился ему на ноги, заполошно вопя и брызжа слюнями, но Теодор дотянулся скользкими пальцами до оружия, схватил его и со всей силы ударил противника. Он бил вслепую, зажмурившись. Цепеняг орал и метался, подминая Теодора под себя, и юноша вдруг услышал чей-то крик – и запоздало понял, что полный ненависти вопль принадлежит ему самому.

Наконец хватка стригоя ослабла. Теодор спихнул его с себя и оказался сверху. Вырвав нож из тела Цепеня, он замахнулся снова. На какой-то миг луна блеснула в смольно-черных глазах Цепеняга, и Тео вздрогнул, но тут же ненависть вскипела, затуманивая разум, и он всадил лезвие нелюдимцу в сердце.

Ноги упыря задергались в предсмертной агонии, но Теодор не отпускал стригоя, наблюдая, как из него уходит жизнь. Какое-то время Цепеняг хрипло дышал, а потом затих.

Теодор почувствовал, что больше не может. Остатки сил покинули его, и он упал прямо на труп, проваливаясь в полный безысходности и омерзения липкий мрак.

Вынырнуть из этого мрака было не проще, чем из бочки дегтя, если бы Теодору какого-то лешего привелось в нее нырнуть. Он раз за разом пытался выплыть. Медленно тянулся к свету, точно выросший под дровником стебелек нарцисса к солнцу, а когда мрак сгущался вокруг, плыл быстро, рвано, чтобы выпрыгнуть из тягучей темноты. И раз за разом проигрывал.

На дне этой мутной ямы что-то таилось.

Он не знал еще что.

Но хотел скорее выбраться на свет из тошнотворной грязной жижи. Захлебывался, выплевывал темноту, набирал ее в легкие снова. Вдруг, оказавшись у самой поверхности, он почувствовал: еще чуть-чуть. Даже на миг ощутил себя в реальном теле – тяжелом, словно мешок с ячменем. Веки дернулись, пальцы зашкрябали по жесткой подстилке.

– Ты, кажется, не понял, – прошипел рядом чей-то голос. В нем, обычно свинцово-тяжелом, сейчас звучали полуистерические ноты. – Но я объясню еще раз. Наш союз был обманом. Ты провел меня. Я не прощаю предателей.

Слышно было, как кто-то ходит рядом, стуча каблуками по каменному полу. Шорох одежды, тяжелое, сиплое дыхание.

– Вы дали обет.

– Разве можно считать обет нерушимым, если он был основан на лжи?

В ответ – тревожная тишина.

– Это твоя вина.

– Я…

– Ты дал обещание. Последнее, во что я поверил.

Кто-то развернулся на каблуках, голос зазвучал громче – словно человек стоял к Тео лицом и, быть может, даже глядел на спящего.

– Он не останется здесь.

– Это не вам решать.

– Он не останется.

– Посадите в клетку своего сына?

Кажется, во втором голосе – более звонком, но таком же холодном – скользнуло нечто сродни удивлению. Двое молчали. Вероятно, сверлили друг друга взглядами. Молчание перекатывалось по тихому помещению рокотом жерновов. Тяжелое молчание. Нехорошее. Тео попытался встать, но нечто на дне стоячего болота потянуло к себе, цепляясь длинными черными руками.

«Хозяин…»

«Нет, нет! – рванулся он к свету. – Черт возьми, нет».

– Ты никогда, – процедил холодный злой голос, – никогда не узнаешь, каково это – быть на моем месте… Каково это – быть отцом. Никогда, мертвец.

Второй помолчал, потом тихо проговорил:

– Вы не защитите его в одиночку.

Усмешка пронеслась дуновением зимнего ветерка.