Игра в Тарот

Началась всеобщая ругань. Всё потонуло в лавине взаимных претензий, оскорблений и обвинений. За какую-то неполную пару часов была вытащена и вывернута наружу вся подноготная, и вскоре определился консенсус — самым подозрительным был признан Иуда.

И хотя никаких прямых улик против него не было, но все сошлись во мнении, что если и есть в их среде предатель, то это, безусловно — он. Постепенно распитие вина превратилось в судилище над ним. Оказалось, никто не любит казначея — каждому он не один раз отказал в просьбе выдать денег, каждого, не один раз, он безосновательно попрекал в излишних тратах, на каждого у него была заведена долговая книжка, каждого он неоднократно укорял, что от него нет никакого дохода….

Напрасно несчастный Иуда тряс своими гроссбухами, утверждая, что он отвечает за каждую цифру в них. Напрасно казначей требовал счесть кассу и убедиться, что в ней все деньги на месте, до последнего сикля. Никто не слушал его. Несчастного в каком-то сладострастном рвении, лишь обвиняли и поносили. При этом каждый пытался оскорбить и обвинить его больней и суровей чем остальные. Так что скоро ему приписали и обезглавливание Иоана, и, даже, избиение младенцев. Наконец дрожащий Иуда, с трясущимися губами и слезами на глазах, обратился к неподвижно восседавшему в суровым в молчание Еуше, и прямо спросил, перерываясь от волнения:

— Равви, скажи, разве я предал тебя!

— Ты сказал — сумрачно ответил помазанный на царство, сам не зная почему, не отдавая отчёт зачем, однако испытав от только что свершённой им казни какое-то радостное, приятно взбудоражившее его дух волнение.

Тот час же Иуда не в силах больше сдерживать давно уже душившие его рыдания, бросил рассыпавшиеся по всей комнате порученные ему на сохранение деньги, и с жутким воем выбежал прочь.

На некоторое время воцарилась тишина. Все в радости, что удалось отвести от себя обвинение, набросились на вино и угощение, словно стремились наверстать упущенное во время задержки вызванной травлей незадачливого казначея.

Но хандра не покидала Еушу, напрасно он пытался залить свою тоску вином. Наоборот, по мере того, как его апостолы напивались всё больше и больше, погружаясь в беспричинное веселье, он становился лишь мрачней и капризней. В какой-то момент ему до того стало ненавистно всеобщее пьяное расслабление, что он мрачно изрёк:

— Это наше последняя встреча в этом мире. Вы отвергните и бросите меня. Все.

— Как все? А я? — недоумённо уставился на него лежащий ближе всех верный солдат Пётр.

— И ты, не успеет петух прокричать, как отречёшься — в мрачной решимости ответил Еуша.

Хорошее вино сыграло с ним злую шутку. Разлившиеся по нему тепло опьянения, видно наложившись на неудачи и треволнения последних дней, привело к тому, что ему стало жалко себя, чувство собственной слабости, как это бывает, вылилось в агрессию на любящих его окружающих. Безотчётно он хотел только одного, чтобы им стало так же тоскливо и плохо, как и ему, и потому он продолжал и продолжал:

— Уйду я от вас. Надоели. Недостойны вы все меня. Пойду на небо. К Отцу моему, ибо я и есмь истина. А вы… что вы все без меня? Только через меня вы все узрели истину, а я пойду от вас, на небо….

В нахлынувшим на него пьяном расстройстве, он встал, не забыв, однако, захватить полный вина кувшин и факел, и направился к выходу, стремясь поскорей выйти из ставшей вдруг тяжёлой и затхлой атмосферы замкнутой комнаты, совершенно позабыв требования опытного Руфия, не покидать убежище до окончания пейсаха. Первым за ним, едва не упав, поднялся Пётр. Затем неохотно потянулись и другие, забирая с собой кувшины с вином, лепёшки и факелы.

Нестройная толпа, шумно обсуждая последние события и громогласно славя Царя Иудейского, сына Давидова, потянулась прочь из города, по совершенно пустой в этот час дороге ведущей к Елеонской горе. Выйдя за город, они, шатаясь, еле пересекли Кедронский поток (так что, то, что они все скопом в нём не утонули, несомненно, ещё одно незаслуженно забытые хронистами чудо) и стали подниматься в гору, склоны которой утонули в многочисленных масленичных садах.

Глава 12. История одного обмана (Часть третья)

Идти в гору было, однако, трудно, и скоро они, выдохнувшись, устроились под маслинами, продолжив на свежем воздухе в лунном свете что-то вроде шумного ночного пикника. На этот раз они не сидели почтительно кружком вокруг Еуши, а разбрелись по всей лужайке, разбившись на пары и тройки, поглощая захваченные из гостеприимного дома запасы вокруг воткнутых в землю факелов. Некоторые из них уже заснули, другие, громко чего-то гогоча, продолжали пьянствовать, совершенно не обращая внимание на сумрачное настроение бродящего как тень между ними в сопровождении сурового Петра своего учителя.