Игра во всё

А в Таню Осипову, мою Джульетту, не я один был влюблен. В нее все были влюблены. Такие влюбленности были, очень наивные. Стоишь у двери после школы, ждешь, когда она выйдет. Провожаешь домой. Сначала с другом – для смелости. Потом другу надоедает быть третьим лишним, и он говорит, что ему пора: надо математику учить, и маме обещал угля в дом натаскать. Он уходит. Ты остаешься с ней наедине. О чем-то надо говорить, что-то обсуждать… И так до позднего вчера. Вечером приходишь домой. Мама спрашивает: «Где был? Что делал?» Я не знаю, что отвечать. Мама смотрит на меня и, кажется, все понимает. Вопросов больше нет. Я с облегчением вздыхаю и иду ужинать. Есть очень хочется, а во время свидания почему-то не хотелось. Почему так? Что это вообще такое: состояние влюбленности? Можно ли осознать и понять? Я теперь «с ней хожу». Ну да, я теперь с ней хожу. И она со мной. Значит, и ей это нравится, а не только мне. И эта «странная необъяснимость», неизвестность всего тебя заполняет, и ты ничего не можешь делать, ни о чем другом думать: только о той, с которой стоял на втором этаже обычного октябрьского блочного дома. Невозможно передать, что это было такое. Сладкое чувство. Человек совершенно пьяный. Химическая реакция идет у тебя внутри, но ты не понимаешь, что это такое. И в школу идешь, чтобы ее увидеть… И уже нельзя плохо себя вести и плохо учиться. Надо пятерки получать. Надо хорошо играть в волейбол, отлично плавать, ездить на велосипеде «без рук», то есть не держась за руль, ходить вместе в кино на самые интересные фильмы, рассказывать содержание прочитанных книг и, конечно, импровизировать, что я делать хорошо умел, и это была одна из главных моих «фишек». А все вместе и еще много чего, что я не назвал, – твой капитал, твое богатство, твое главное отличие от всех прочих претендентов на внимание самой красивой из самых красивых.

Потом – 10-й класс, выпускной вечер, как у всех, в июне, в разгар светлых приволжских ночей. Танцы и песни. Гуляние до рассвета. Бутылка портвейна человек на пять. Вскоре я уехал в Москву поступать в Щукинское, она поехала в Самару сдавать экзамены в Железнодорожный. Обещали друг другу, что, несмотря на большое расстояние, будем видеться, переписываться, но все это уже не с тем чувством, что было. Затем она вышла замуж, уехала в другой город. И больше не встречались. Сейчас вообще неизвестно, где кто, а может, никто и нигде, хотя не хочется думать о самом печальном.

Впрочем, не совсем конец истории. Я ведь сразу после десятого класса в Щукинское не поступил. Я при поступлении провалился: 22 запятые мои роковые, «пролет» на обычном вступительном сочинении, куда я эти запятые не поставил. И поступил в Куйбышевский институт культуры. И она училась в Куйбышеве. Мы встречались. И у них в институте, и у нас были, понятное дело, многолюдные и веселые танцевальные вечера, на которые пускали только трезвых, а выпивших не пускали. Чуть что заподозрят – и сразу: «Дыхни!» И от ворот поворот. Такие тогда строгости были по отношению к несколько нетрезвым студентам. Но мы все равно с собой портвейн проносили. В плоских стеклянных бутылках, которые всовывали в носки. И проходили. Не слишком сильно, но хотя бы немного выпить все-таки надо. Что же за танцы на трезвую голову? А выпивать негде, поэтому пили в туалете. Не самое приятное «кафе», а что делать?

И вот ты несколько навеселе с девушкой танцуешь, а от нее запах духов, по преимуществу, польских. Кажется, «Быть может». Я потом узнал их историю. Оркестр под управлением Эдди Рознера еще в середине 50-х был в Польше, и начинающая певица Капитолина Лазаренко спела песню, которая называлась «Быть может». Естественно, о любви. Эта песня полякам так понравилась, что они выпустили духи в честь советско-польской дружбы. Духи продавались у нас и были очень доступные: флакон стоил один рубль пятьдесят копеек. Все девушки и женщины пахли «Быть может». За очень маленькие деньги. Приятный и возбуждающий хвойный запах. И такой свежий, как сама твоя юная партнерша. Но, может быть, так пахла не хвоя, а жасмин.