Играй!

– Стоит начать с того, что я вообще не должен был тебя целовать, – нервно усмехнулся Теодор. При воспоминании о поцелуе мурашки рассыпались по рукам. Он целовал столько людей в своей жизни, гораздо более откровенно, чем Кристофера, но ни один поцелуй не вызывал у него настолько смешанных, сильных и искренних чувств. Вспоминать было страшно. Когда он вспоминал это, ему хотелось больше. Поэтому он заставил себя отвлечься на уток, плавающих в озере. Разве они не должны улетать на зиму? – Я воспользовался тобой, пока ты был пьян и уязвим.

– Я не был пьян, – глухо поправил его Кристофер, но Теодор уныло покачал головой.

– Это уже не имеет значения. Я чувствовал себя настоящим чудовищем. Я так боялся, что ты узнаешь, что ты возненавидишь меня за это, что сбежал, – он сжал перила с такой силой, что костяшки пальцев побелели и мякоть на внутренней стороне ладоней начала болеть. – И весь следующий год избегал тебя, хотя ты, кажется, и не замечал этого.

Теодор сделал паузу, и пусть он не ждал от Кристофера ответа, его молчание слегка разочаровало. Он проглотил неприятный кислый привкус во рту, прежде чем продолжить.

– А потом мы начали общаться, и я… я начал бояться еще сильнее. Потому что так ты был просто Кристофером – парнем, которого я иногда видел в коридорах и старался избегать, но потом ты стал… – Теодор нервно выдохнул, чувствуя, как ладони покрываются липким потом. – Потом ты стал Крисом, который пьет сладкое молоко и ест печенье в огромном количестве, когда читает. Крисом, который может настроить музыку для постановки, но не может разобраться в настройках ноутбука. Крисом, который катается на коньках как профессиональный фигурист. Крисом, которого я знаю, к которому я… к которому я успел привязаться.

Почему-то говорить стало сложнее, и ресницы вдруг повлажнели. Почему же это так трудно – просто быть откровенным? Почему так больно?

Теодор торопливо вытер позорную влагу с щек, криво улыбаясь. У него было такое чувство, что он снимал с себя слой за слоем пыльную броню, скрывающую беззащитные внутренности много лет. Она скрипела, поддавалась с трудом, сопротивлялась. Остаться без нее было страшно и непривычно. Пытливый взгляд Кристофера будто оставлял ожоги на беззащитной нежной коже. Таким отвратительно уязвимым Теодор еще никогда в жизни себя не чувствовал.

И в то же время…

В то же время без этой удушающей брони ему стало удивительно легко.

– И если мне было страшно получить презрение и ненависть от того Кристофера, которого я едва видел, то возможность получить презрение от этого Криса буквально вводила меня в ужас, – пробормотал он. – Я так трясся над этим секретом, что, когда ты спросил меня об этом в кафе, запаниковал. Настолько, что ложь вырвалась из меня непроизвольно. Хотя, наверное, я бы в любом случае умолчал… Я не мог позволить тебе узнать.

– Но почему? – надломленно спросил Кристофер, и Теодор, наконец, повернулся к нему. И у него невольно все внутри затрепетало от того, насколько Кристофер прекрасен. Его маленькое лицо словно сияло в темноте, а в огромных глазах, обрамленных густыми ресницами, было столько печали и сочувствия, что Теодор не мог поверить, что когда-то действительно боялся, что этот человек возненавидит его. Потому что Кристофер, казалось, не способен на столь темное чувство.

– Потому что я трус, – честно ответил Теодор, озвучивая клеймо, которое сам на себя поставил и которого стыдился всю жизнь. Несмотря на браваду, на позицию популярного крутого парня, несмотря на то, что он казался несгибаемым и жестким, он был трусом. – Потому что я поступил плохо и побоялся взять за это ответственность. Дело не в том, что я тебя стыжусь, и не в том, что я просто хотел попробовать поцеловаться с мальчиком. Я ненавижу себя за то, что заставил тебя так думать.

Кристофер всматривался в его лицо, словно пытаясь найти там признаки неискренности, и вдруг обеспокоенная морщинка появилась между его бровей.

– Ты плачешь.

Теодор глухо рассмеялся сквозь слезы.

– Да, конечно, черт возьми, я плачу, – фыркнул он, яростно вытираясь рукавом толстовки, натянутым на пальцы. – Потому что я не хочу тебя терять!

Он отвел взгляд, но Кристофер наклонился, чтобы посмотреть на него.

– Почему ты решил, что потеряешь меня? – спросил он с поразительной наивностью. И эти его чернющие пытливые глаза, Теодор готов был поклясться, что когда-нибудь они сведут его в могилу.

– Разве ты можешь общаться со мной после того, как я тобой воспользовался? – жалобно промямлил Теодор, самому себе напоминая брошенного щенка, который скулил, умоляя хозяина пустить его на ночь в дом.

Кристофер сжал губы в полоску, выпрямляясь.

– Да, это сложно, – наконец отстраненно произнес он, и выражение его лица, ставшее вдруг пустым, заставило Теодора испуганно икнуть. Будто он осознал, насколько плохо Теодор с ним поступил. – Наверное, я и вправду не смогу.

Он почувствовал, как все внутри оборвалось, словно его столкнули в пропасть. Кончики пальцев дрогнули, и стало так холодно, как не было даже в самые лютые морозы. Теодор поднял на Кристофера потерянный взгляд.