Они некоторое время сидели молча и слушали тихую музыку — играла флейта с оркестром. Звуки мягкие, обволакивающие заполняли все пространство вокруг, проникали куда-то внутрь сознания, в самые глубокие, тайные уголки и вызывали трепет и эмоции, которые в обычном состоянии редко посещали слушателей.
Он незаметно наблюдал за собеседницей. Она сейчас, слушая музыку, выглядела очень симпатично: полуприкрытые глаза с черными дугами бровей, проступающие через челку, явно демонстрировали ее увлечение классикой. А флейта продолжала завораживать своими звуками отдыхающую аудиторию. Собеседница что-то тихо шептала, чуть приоткрыв губы, и он едва уловил в этом шепоте строчки незнакомого стихотворения:
За окнами быстро темнело. Зажглись вечерние огни. Прохожих заметно прибавилось, видимо, духота отступила. Помещение заполнилось почти полностью. Концерт флейты закончился. Собеседница очнулась и негромко продолжила стихотворение:
— Надо бы спросить ее о стихах, — подумал он, но не стал этого делать и, отпив очередной глоток вина, продолжил наблюдать за ней.
А она молчала и, рассматривая посетителей, делала вид, что ей он не очень интересен. Музыка не возобновилась. В наступившей тишине только редкие звуки переставляемой посуды на стойке доносились до них. Наконец-то, обратив на него внимание, она спросила:
— Приятное вино, не правда ли?
Он кивнул головой в знак согласия и подумал:
— Почему она не спрашивает, как меня зовут? Ей это неинтересно? Может быть, среди оригинальных действует такое правило — общаться без имен?
— Вы равнодушны к стихам? — спросила она. — Может быть, они неуместны сейчас?
Он, стараясь не обидеть ее и подбирая правильные, с его точки зрения, слова, ответил:
— Я впервые слышу это стихотворение, и мне кажется, что написал его человек разочарованный. Разочарованный идеалист. Возможно, я и не прав, но это разочарование сделано красиво и, я бы сказал, элегантно.
— А что вы можете сказать об этой строчке — «играл на флейте гармонист»? Когда это опубликовали, критики, как говорится, перья сломали, полемизируя о смысле этой фразы.
Она смотрела прямо ему в глаза, будто бы пытаясь понять, о чем он сейчас думает. Он выдержал этот пронзительный взгляд черных глаз и ответил:
— Я мог бы сказать — вот, мол, гармонисту надоела гармонь или меха прохудились, или взяла его какая-то жизненная тоска великая, может быть о счастье, и он от тоски по этому несбыточному счастью взял флейту и запел о любви несчастной своей, которая произошла у него в далекой юности и которую он никак не может забыть. Но я так не скажу.
Она вскинула вопросительно брови, ожидая объяснений, и он продолжил:
— Но я так не скажу, а скажу совсем о другом. Когда появляется такая странность в картине, в стихах, в литературных штучках — странность недосказанности, неопределенности, вслед ей возникают фантазии, и тогда можно насочинять множество вариантов, которые ничего конкретного не несут. Хотя красивостей у таких авторских приемов не отнимают. Так и с этой фразой — «играл на флейте гармонист» — выглядит красиво, и каждый может напридумывать множество продолжений.
— Я не поняла вас. Это плохо или хорошо, когда автор сочиняет такие стихи? — Она, похоже, даже немного обиделась на его ответ.
— Это не плохо и не хорошо. Этот художественный прием. Красивый прием с целью возбуждения каких-либо мыслей, желательно благотворных.
— Желательно благотворных, — повторила она, задумалась и после паузы сказала:
— Наверное, только музыка не создает такой недосказанности, разногласий в восприятии произведения, потому что считается, что музыка создает мысли, эмоции у каждого свои, и спорить здесь не о чем.
— Спорить вообще не стоит. Спор истины не рождает, он рождает только вражду, — сказал он, затем встал, подошел к стойке и расплатился за приятное вино.
— Ну и что вы решили? — голос в трубке был настойчив. — Вы уже определились со своими вариантами?
— Я вас не понял, — ответил он. — С кем я говорю? Это Красик?