Игрокамера Bet

— Учитель, — вступил в разговор ученик, который не поднимал глаз и застенчиво переминался с ноги на ногу, — ты готов отдать последнее злобному язычнику. Он, может, шпион… Заслан римлянами. А у нас хлеба только на два дня. Сейчас все вокруг разорено — в селениях нет ни крошки. А ты так расточителен.

— Кто-нибудь еще думает так же, как он? — поинтересовался Иоанн.

— Да, мы согласны с братом Фомой, — закивала патлатая братия.

— О безумцы! Если вы будете святы, то Господь даст всего в избытке: и хлеба, и воды, и сыра, и меда. Вы — жестоки. Вы ближнего своего готовы смешать с золой и пылью! Но кто знает, где в Царстве Небесном окажетесь вы и где он? Может, вы, находясь в геенне огненной, будете просить его смочить палец и коснуться ваших клеветливых языков, чтобы унять адский жар? Кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет.

— Мы знаем, куда идем, — в Эфес.

— О род развращенный! — застонал Иоанн. — Светильник души есть око. Может ли слепой вести слепого? Не оба ли упадут в яму? Превозношением занимаетесь, непутевые. А я вот вижу, как он дойдет до пропасти, а потом преобразится. Вы не видите, потому что лукавый законопатил ваше внутреннее око. А ведь этот чужеземец знает о том, что я написал Аппокалипсис. Читал ли ты его? — участливо обратился ко мне Иоанн.

— Нет, но мне вкратце пересказывали его содержание, — соврал я.

— О, тогда у тебя будет возможность получить огромную духовную пользу. Пресвитер Иоанн, дай ему один из списков. На греческом — его лучше знают в империи.

— Учитель! Что ты делаешь?! У нас осталось всего два пергамента. Я так кропотливо переводил, переписывал. Я вложил в него столько труда. И ты готов отдать его этому необрезанному блуднику…

— Ах, вы так? Тогда я именем Господним приказываю отдать чужеземцу список, а не то я…

У меня создалось впечатление, что апостол Иоанн специально говорил наперекор. Из детского чувства противоречия. За один и семь — из противоречия. Проверяя их терпение. А они вовсю загалдели и заартачились. Некоторые сделали такое телодвижение, как будто собираются рвать на себе одежды. Но шантаж не прокатил… Иоанн дожидался, пока все утихнут, скрестив руки на груди и обиженно выпятив губки своего маленького ротика.

— Если так, то идите в Эфес одни, а мы с чужеземцем остаемся здесь, в вертепе. Я не хочу быть вашим наставником. Ваш наставник — дьявол.

— Учитель, я только…

— Я не желаю слушать оправдания. Покайся, а потом уже будем с тобой разговаривать.

— Учитель, мне не в чем каяться.

— С гордыни начинал и сатана.

— Прости, учитель, но…

— Прощаю. Отдай ему пергамент! Тот, что на греческом.

— Но, учитель, у нас тогда вообще не останется свитка с переводом!

— Делай, что говорю!

Пресвитер Иоанн нехотя (за один и девять — не смирившись внутренне) извлек из-за спины две здоровенные палки, на которых рулонами была накручена жесткая бумага, и протянул мне.

— Дай ему и тубу. Подумай сам, как он понесет Апокалипсис в руках?

— Хорошо, учитель, как ты скажешь, так и будет. Пресвитер дал мне тубу из кожи с крышкой и на ремне, чтобы носить ее за спиной. Она отдаленно напоминала футляр для хорошего дорогого виски.

— И кусок хлеба дайте…

— Учитель, может, ограничимся только духовной пищей?

— Не-е-е-ет, — топнул ножкой в изящной сандалете апостол Иоанн, — обязательно дайте ему кусок хлеба. А то я не поведу вас в Эфес!

— Даю-даю, учитель, только оставайся с нами. Куда же мы без тебя пойдем? Никто, кроме тебя, не знает глаголы вечной жизни и путь в Царство Небесное. Прости нас, мне было жалко своего труда.

— Несмышленые! Это к вящей славе Господней! — уже снисходительно укорил свою ребятню апостол. — А тебе, чужеземец, советую сдаться римлянам. В этом нет никакого греха, ибо они представляют законную власть, данную нам от Бога. Мои соотечественники подняли бунт не ради веры, а ради гордыни. Римляне это понимают и рады принять раскаявшихся. Иди вот этим узким туннелем. Он выведет тебя к их лагерю. А мы пойдем проповедовать от края земли и до края.

— У земли нет края, апостол. На это даже с минус десять ставки не принимаются.

— Опять бесы гордыни побуждают тебя нести околесицу, но это все временно… Вообще все временно… Только любовь вечна!

— А почему ты сам не сдаешься римлянам?

— Потому что это станет задержкой в нашем пути. Святые братья ждут нас в Эфесе. Они давно ждут. Мы терпели до последнего. Вся община уже перебралась в Пеллу. Намного раньше. А мы ждали чуда — не уходили. Пока знамение, — тут Иоанн покосился на пресвитера, — пока знамение Божье не указало нам, что город не удержится и по пророчеству Иисуса нам следует его оставить. Не пройдет и двух лун, как город, побивающий пророков и отвергший Спасителя, этот город падет перед царями земными и обратится в прах и пепел.

— Хорошо, сдамся римлянам. Спасибо вам. Хотя, конечно, вы могли бы меня осчастливить по-настоящему, но не захотели — про «Маккаби»…

— Запомни, счастье внутри тебя. Никто со стороны тебе его не даст. Понял?

— Понял. Прощайте!