Игроки и жертвы

Приготовив на завтрак румяные сырники, я накрыла стол и на секунду замерла, почувствовав болезненное сжатие в груди. Это было воспоминание, живое, тёплое, но всё ещё болезненное. Когда-то это была наша с Павлом традиция: в выходные мы обязательно готовили вместе сырники или блинчики, а потом ели их в саду нашего большого дома, наслаждаясь медленным течением жизни. Тогда было столько света, любви и беззаботности, что казалось, ничто не сможет разрушить этот маленький мир.

Теперь у меня не было ни дома, ни сада, ни…. Паши. Я хорошо помнила тот страшный день, когда к нам в дом влетели сотрудники полиции, уложив мужа лицом в пол. Их не остановили ни крик Арины, ни мои вопросы, ни то, что Павел не стал оказывать сопротивления, находясь в таком же шоке, как и я сама.

Я все время задавала себе один и тот же вопрос на протяжении того полугода, пока шло следствие, и муж находился в СИЗО: решились бы его конкуренты на подобное, если б я не оставила свою работы ради семьи? Стали бы использовать с своей борьбе против мужа такие методы?

Вряд ли. Я была бы щитом, который мог бы их остановить. Вместо этого я выбрала тихую жизнь, семейный очаг, и эта моя слабость обернулась нашим разрушением.

Конфискация имущества, арест счетов, постоянные допросы в грубой форме — это был ад, завершивший в тот момент, когда я думала, что мы побеждаем. Короткое и холодное сообщение, которое я получила в тот день, разбило меня на тысячи осколков. Павел был мёртв. Его жизнь оборвалась внезапно и жестоко, прямо в стенах СИЗО. Вторым ударом стало то, что все имущество, кроме этой квартиры, принадлежавшей нашей бабуле, внезапно оказалось в руках третьих лиц.

И я сломалась. Я покорно сломалась под ударами судьбы, лишенная возможности отстаивать свои интересы, потерявшая самое дорогое и любимое. Но даже сейчас, в глубине души, я понимала: если бы я собралась, если бы не сломалась, я могла бы, наверное, найти следы этой грандиозной аферы, которую провернули конкуренты Павла. Я могла бы попытаться вернуть наше имущество, разоблачить всех, кто воспользовался нашей бедой. Вопрос "что, если бы" мучил меня ночами, но в те дни у меня не было сил даже на то, чтобы просто встать с кровати, не говоря уже о том, чтобы вести войну. А сейчас чувство вины и осознание собственной слабости жгло меня каленым железом.

Как ни парадоксально было это признавать, но ночь, проведенная с Кириллом словно разбудила меня. Изломала, уничтожила, растоптала и…. разбудила. Я оглянулась на то, как жила больше года и ужаснулась: может ли разумный человек вести столь жалкое существование?

Эта ночь с Кириллом была катастрофой, но она вырвала из меня все то, что так долго делало меня жертвой, принеся вместо жалости к себе, злость, ненависть и ярость.

Эти чувства бурлили во мне, как расплавленный металл, обжигая изнутри и лишая покоя. Я не могла отделить одно от другого — ненависть к нему, человеку, который воспользовался моей слабостью, и ярость на саму себя, что позволила этому случиться. Они сливались в один раскалённый комок, который питал меня, заставляя снова чувствовать, двигаться, жить.

— Мам, смотри! — Аринка принесла мне свой рисунок, нарисованный с утра. — Это наша семья!

У меня перехватило горло от боли и любви. Вдохнула глубоко и медленно, прогоняя горькую волну воспоминаний, которая подступила к горлу. Смотрела на яркий, немного корявый рисунок Арины, где она с детской непосредственностью изобразила нас троих — меня, её и бабушку Машу. Мы все держались за руки, наши улыбки были такими широкими, что казалось, они способны разогнать любые тучи. Но отсутствие Павла резало глаза и сердце, как невидимый нож.

— Это очень красиво, солнышко, — сказала я, стараясь улыбнуться, и провела рукой по её мягким, рыжим волосам. — Ты у меня настоящий художник.

Арина сияла от похвалы, её глаза блестели от радости, и она обняла меня крепкими, тёплыми ручками, в которых заключалась вся её невинность и любовь. Это простое проявление детской нежности удержало меня на плаву, заставило не расплакаться прямо здесь, в этой комнате, пропитанной воспоминаниями и болью.

— Мам, — шепнула она, прижавшись ко мне, — мы ведь всегда будем вместе, правда?

Я обняла её в ответ, крепко прижав к себе, как будто только так могла защитить нас от всего зла в мире. Моё сердце ещё болело, жгло от утраты и сожалений, но в тот момент я знала: ради этой крошечной жизни, ради её счастья и её уверенности в будущем я должна бороться. Я должна быть сильной.

— Конечно, милая, — прошептала я, уткнувшись носом в её волосы и глубоко вдыхая их детский запах, который всегда напоминал мне о том, что всё ещё есть что-то чистое, что-то стоящее, за что стоит жить. — Мы всегда будем вместе.

Мария смотрела на нас, и в ее лице и улыбке я читала отражение собственной боли.

— Она начинает его забывать…. — тихо покачала головой бабушка, когда дочка убежала из кухни в свою комнату. — Слишком маленькая была….

Я кивнула, кусая губы.