Фыркаю, потому что «задачка» оказалась не такой уж и сложной, и снова прыгаю на байк; сейчас только половина четвёртого утра, так что я ещё успею вернуться домой до того, как девушка проснётся. Надо было сделать это ещё тогда, когда первый раз поцеловал её — чтобы сегодня всё это не выносило мозг.
В кабинете отца горит свет — снова вернулся поздно — но все остальные по-прежнему спят, и я шагаю прямиком в свою комнату; возле двери торможу, потому что с той стороны доносится чей-то голос.
Ей Богу, если это снова Эвелина, она выйдет из этого дома через окно.
Ни одна из петель не скрипит, когда я толкаю дверь и наблюдаю картину: склонившись к Вариному лицу так близко, что девушка просто вжалась в подушку, натянув одеяло почти до носа и широко распахнув глаза, моя мать… в общем-то, была моей матерью и стопроцентно оправдывала своё амплуа стервы номер два.
— Я надеюсь, ты понимаешь, что лишние проблемы нам ни к чему? — говорит вроде тихо, но таким тоном, что у Фредди Крюгера наверняка волосы на загривке встали бы дыбом. — Всё, что вчера произошло — просто недоразумение, так что не стоит раздувать из мухи слона, говоря, что кто-то тебя столкнул. Ты просто стояла слишком близко к краю, испугалась, может, неправильно поставила ногу — поэтому и упала.
По лицу Вари вижу, что она почти поверила во весь этот бред; наверняка уже дорисовывает себе тот самый «неверный шаг», а Эвелину представляет героиней, которая не толкнула, а попыталась спасти.
— Не знаю насчёт девчонки, — встреваю в разговор, и мать резко выпрямляется, застигнутая врасплох, — но лично я понимаю вот что: проваливай-ка из моей комнаты к чёртовой бабушке, и чтобы я тебя даже в радиусе двух метров от своей двери не видел, пока Варя здесь — ты поняла меня?
Она в свойственной ей манере брезгливо кривит губы.
— Ты серьёзно пойдёшь против матери из-за нищенки с периметра?
— Я пойду против любой несправедливости, — фыркаю. — А ты как раз возглавляешь этот отдел.
— Твоё счастье, что ты мой сын!
Наверно, это должно было прозвучать как угроза, вот только…
— Насчёт счастья не согласен.
Мать задирает голову настолько, что ещё чуть-чуть — и Луна наждачной бумагой пройдётся по её роже.
— Как тебе не стыдно?! — Она серьёзно? С чего это я вообще должен испытывать стыд — в тех генах, что она передала мне, не было такой хромосомы. — Я тебя растила, кормила…
— Скажи ещё, что ночей не досыпала, — закатываю глаза. — Знаешь, чьё лицо я видел в детстве каждую ночь, когда просыпался в слезах от очередного кошмара? Нашей кухарки — в то время как ты заливала своё горе цистернами вина. Так что хватит уже прикидываться хорошей и претендовать на звание матери года — оно тебе всё равно не светит. И проваливай уже нахрен, я устал от твоей двуличной физиономии.
Мать поджимает губы, но сваливает, и я захлопываю за ней дверь так, что где-то за деревянными панелями на стенах кусками скатывается штукатурка. Мне нужно пару минут, чтобы перестать захлёбываться злостью и не вылить всё это дерьмо на Варю, которой и так досталось.
Поднимаю глаза и сталкиваюсь с испуганным взглядом пары зелёных глаз.
— Я не собираюсь использовать тебя в качестве боксёрской груши, если ты об этом, — раздражённо роняю и прохожу в дальний угол к своему креслу.
Она ёрзает, пытаясь устроиться поудобнее, и морщится — наверно, снова голова болит.
— Я думала вовсе не об этом. — Варя вздыхает, а я пытаюсь понять, о чём она думает. — Почему я в твоей комнате?
— Ты под моим присмотром, — отбиваю ладонь о деревянный подлокотник. Как бы так сказать ей о том, что она теперь со мной и моя? — Не хотел прийти завтра в твою комнату и найти тебя повешенной под потолком. Или утопленной в ванной. Или задушенной ремешком от сумки. Что-то типа того. В этом доме живут долбанутые люди, а я ещё слишком молод, чтобы сидеть в тюрьме.
— Говоря о долбанутых, ты имеешь в виду себя? — скептически интересуется, складывая ладони на коленях. — Здесь вообще нет нормальных, не считая тёти Вали.
— Чёрт, с этой темы никак плавно на другую не перейти, — усмехаюсь, лениво развалившись в кресле. Я и не знал, что оно такое удобное… — Ладно, спрошу в лоб: как ты смотришь на то, чтобы мы с тобой попробовали перестать ненавидеть друг друга?
Её лицо вытягивается — надо же, я её удивил — но после приобретает выражение, типа «Ты снова стебёшься надо мной!».
— Просто вау, — откидывается на подушки. — Это у тебя такая манера просить прощение? Как ты вообще себе это представляешь? Разве не ты сказал в прошлый раз, что не хочешь видеть меня среди своих друзей?
— Я много чего говорю, — отмахиваюсь.
— Верно — и каждый наш разговор заканчивается тем, что я ненавижу тебя ещё больше, так что не представляю, как ты собираешься дружить.
— А кто говорит о дружбе? — приподнимаю бровь.
Она что, вообще меня не слушала?
— Эмм… В каком это смысле? — моментально теряется. — Тогда что ты имеешь в виду?
Поднимаюсь на ноги и прячу руки в карманах джинсов.
— Это проще показать, чем рассказывать.