Толпа по ту сторону оцепления вскипает при виде Уильяма Раттлера. Взлетают в воздух шляпы и цилиндры, слышатся возгласы «Да здравствует империя!». «Будьте вы прокляты, убийцы!», – бьет по ушам надрывный женский крик.
– Custodi et serva, Domine… – шепчет генерал, прикрыв глаза. Вынимает из кармана белый батистовый платок и подбрасывает его вверх.
Девять танков одновременно приходят в движение. Солдаты оттесняют людей с площади. Крики и рыдания тонут в грохоте техники.
Раттлер стоит на балконе здания мэрии и смотрит вниз.
Врезается в память сцена: светловолосая девушка в цилиндре, обвязанном алой и сиреневой лентами, подсаживающая на ползущий танк девочку лет десяти. Танкист, пробивающий грудь девчонки штыком и сбрасывающий ее под траки. И лицо девушки в цилиндре, обращенное к Уильяму Раттлеру: прежде чем исчезнуть в мешанине полумеханических тел, она улыбается и машет ему шляпой. И ее улыбка подобна выплеснутому в лицо кипятку.
«Блестящая работа, сэр Уильям. Читаю свежие газеты. Фотографии впечатляют…»
На загородную виллу в часе езды от Нью-Кройдона генерал прибывает постаревшим лет на десять. Целует жену бледными сухими губами. И долго-долго не выпускает из объятий дочь.
Ночью ему снится, что Долорес срывается с балкона и падает – медленно, как подхваченный ветром осенний листок. А он стоит и вертит в руках цилиндр, обвязанный яркими лентами. И механический дог сенатора Баллантайна улыбается, прежде чем рвануть стальными клыками горло Уильяма Раттлера.
После завтрака генерал идет в комнаты для гостей. Подполковник Коппер с каменным лицом читает последние новости. Заметив Раттлера, он аккуратно складывает газету и глядит на сэра Уильяма выжидающе.
– Я сделал то, что приказано, – тихо говорит генерал.
Коппер смотрит в сторону, словно что-то прикидывает. Качает головой и спрашивает: «Ты думал, как быть дальше? Долорес, мне, Хлое?»
– Хлое? – переспрашивает Раттлер.
«Перерожденная с транслятором, с которой ты попросил меня повозиться. Ее имя Хлоя».
– Ты посмотрел? Сможешь это вытащить, не убив ее и не поломав прибор?
«Вполне вероятно. Только сперва ее бы в порядок привести. Дамочка в ужасном состоянии, животных в клетке лучше содержат. Ты знаешь, что у нее погибли дети? Младшую сенатор при ней разделал. Ей и двух лет не было».
– Не знал, – глухо отвечает Раттлер.
«Теперь знаешь. И так как я не врач, а механик, и возиться мне придется наживую, я не приступлю к делу, пока Хлоя не успокоится и сама меня к себе не подпустит. Пойми меня правильно».
– Я все понимаю, дружище. Время у нас есть. Вы все побудете здесь, пока я не уговорю императора.
Коппер беззвучно смеется и отмахивается от сэра Уильяма.
«Ты как был мечтателем и идеалистом, так и остался».
Генерал делает глубокий вдох, спокойно выдыхает.
– Друг мой, я выбил временное помилование Хлое и Брендону и…
«А! Тебе еще не доложили твои адъютанты?», – перебивает его Коппер.
– О чем?
Подполковник разворачивает газету, сгибает ее пополам, протягивает Раттлеру. Сэр Уильям близоруко щурится, пробегает глазами ровные строчки.
– Сбежал?.. С сообщницей?.. «По мнению начальника полицейского участка, содействие при побеге оказали демократы»! – Генерал кидает газету обратно Копперу и раскатисто хохочет. – Спасибо, дружище, это лучшая новость за последние пять дней! Просто потрясающе!
«Чему ты радуешься? – делает удивленное лицо Коппер. – Твой главный свидетель сделал ноги, а ты смеешься. Его Императорское за такой промах скормит тебе твои погоны».
– Я съем их с удовольствием! – восклицает Раттлер. – Мало того: я палец о палец не ударю, чтобы разыскать этого паренька. И если есть Бог на свете, Брендону удастся затеряться так, что его никто не найдет.
«Ты идиот, Уилл?»
– Нет, дорогой Коппер. Я идеалист и мечтатель.
II
Часовщик
Долорес постукивает пальцами по ручке кресла, привлекая внимание отца. Генерал выныривает из собственных мыслей, оборачивается:
– Что такое, родная?
«Папа, я хочу поговорить с тобой».
– Всегда пожалуйста. О чем?
«У меня плохой вопрос, папа. Но он не дает мне покоя очень давно».
Генерал откладывает в сторону перо и бумагу, снимает очки.
– Значит, надо с ним разобраться.
Долорес кивает, не отрывая взгляда от пейзажа за окном. Затейливо уложенные на затылке локоны вздрагивают. Раттлер ловит себя на мысли о том, что дочери давно не семнадцать, а Элеонор до сих пор одевает ее как девочку-подростка.
– Милая?..
«Я лучше потом, папа, – виновато жестикулирует Долорес, пряча глаза. – Тебе заварить чаю? Ты рано встал, не завтракал еще».
Уильям Раттлер встает из-за стола, убирает в ящик бумаги, подходит к девушке и бережно берет ее за подбородок.
– Вспомни: когда была маленькая, ты боялась ночных кошмаров. И мы с тобой вместе придумали способ бороться с ними. Ты помнишь?
«Да», – отвечает дочь одними губами.
– Страх исчезает, когда ты находишь в себе силы осознать его и рассказать. Откладывая неприятный разговор, ты мучаешь себя.
Долорес мягко убирает его руку и спрашивает, глядя в глаза:
«Папа, кем была та, что похоронена вместо меня?»