Игры Богов. Любовь, Ненависть и Месть

На тысячи километров раскинула свои просторы бескрайняя степь. И ещё более бескрайнее ночное небо смотрит на неё мигающими миллионами глаз.

Покой.

Тишина и покой.

Место жертвоприношений, затерянное где-то между холмами, утопает в окружающей его темноте и покорно ждёт своего часа.

Нарастающий из-за горизонта гулкий топот копыт несущегося к жертвеннику табуна будит спящие холмы.

Несколько всадников галопом несутся первыми. За их спинами, волочась по колючему сухостою, бьются по земле связанные по рукам и ногам иссыды.

Освещаемая сотнями факелов конница останавливается у трёх вкопанных в землю столбов, густо обложенных сухой соломой, образуя вокруг них широкий круг, в центре которого на высоком деревянном помосте лежит мёртвая Хайна, укрытая красным, расшитым золотыми узорами, покрывалом. У её подножия стоит большой плоский камень со следами давно засохшей крови.

Четверо всадников, спустившись со своих лошадей, отцепляют от них длинные прочные верёвки, связывающие окровавленные тела в изодранных одеждах, в которых можно еле узнать недавних послов – иссидов и несчастного тургара, упустившего Хайну, и тащат их в центр круга.

Привязав еле-живых людей к столбам, последнего они просто бросают на плоский камень и отходят в стороны.

Из темноты, словно ниоткуда, появляется голый Шаман. Его необычно красное, разукрашенное чёрной картой звёздного неба, тело завораживает и пугает.

Громко ударив в бубен, он запрокидывает голову наверх и, широко открыв рот, испускает из него уносящуюся в ночное небо струю огня.

–Ты был плохим воином, раз не смог уберечь свою госпожу, – наклонился над распростёртым на камне голым тургаром Теймур – Но твоя душа ещё может послужить нашему славному делу. Умри достойно, и твои родные не останутся без моего покровительства.

Положив ладонь на грудь воина, каюм-баши выпрямился и обвёл взглядом окружающих:

– К западу от нашей степи простираются богатые пушниной и золотом леса. И скоро они станут вашими, мои славные воины! Отомстим за смерть вашей госпожи кровью диких племён!

–Да! Да!– безумно закричали тургары и застучали мечами .

–Их вождь, – кивнул каюм в сторону приговорённых, – хитёр! Но я хитрее. Их народ силён. Но мы – сильнее! Их племена разобщены, а мы – сжаты в мощный кулак! Кто победит в великой битве?

–Мы! Ты, великий каюм! Тургары!– раздалось со всех сторон и степь оглохла от звона рвущегося в бой оружия.

Довольно осмотрев свой народ, Теймур подошёл к одному из послов и усмехнулся:

–Мира! Вы просили мира! А сами заслали ко мне лазутчиков, которые отняли у меня самое дорогое, что было у меня. Так ли поступают преданные мне люди? Я говорил, что подумаю. И ваш поступок не заставил меня это делать долго.

Подойдя к другому, каюм взял иссида за подбородок и заглянул ему в третий глаз:

– Вы возомнили себя хитрыми трёхглазыми богами. А на деле оказались лишь глупцами, думающими обвести меня. Вы хотите мира? Что ж, это ваше право. Но вот вопрос, хочу ли этого я?

И, выпрямившись, обвёл взглядом своё войско:

– Все они, – указал он рукой на пленников, – слишком лёгкая добыча, что бы мы отказались от неё!– и, распахнув в широких объятиях руки, обратился к восхищённо слушающим его тургарам:

– Моя дорогая Хайна! Мои славные воины! Нас ждёт весёлый костёр!

Поочерёдно подходя к каждому из столбов, Шаман выдыхает на него огонь, который охватывает еле живых, но ещё достаточно сильных для того, что бы кричать, людей.

Не обращая внимания на их вопли, он наклоняется над лежащим в центре тургаром и, что-то прошептав ему, высоко заносит длинный кинжал и насквозь пробивает им грудину.

Полупрозрачное облако вылетает из кровоточащей раны и зависает в воздухе над растерзанным телом.

Всунув когтистые руки в нутро бедняги, Шаман копается в нём и вскоре вытаскивает окровавленное, но ещё бьющееся сердце и протягивает Теймуру.

Взяв живой кусок плоти, каюм внимательно смотрит на него и, поднеся к лицу, жадно вонзается в него острыми зубами, отрывая кровоточащие кусочки.

И с каждым проглатыванием очередного куска, воздушное облако всё ближе и ближе подплывает к Теймуру, пока, наконец, в его руках не останется ничего и тогда потерявшая своего хозяина душа медленно растекается по телу своего нового владыки.

Почувствовав это слияние, Каюм резко выгибается назад, закрывает глаза и, сильно ударив себя в грудь, кричит в окружающую его, брезжащую первыми лучами рассвета, степь:

–У-у-у-у-у-а!

«У-у-у-у-а!»– эхом вторят ему воины, и звон сотен саблей поднимает ото сна отдохнувшую равнину.

Высокое солнце опаляет своим жаром лежащего на сухой палубе Немого и толпу любопытных балтов, окружающих его, наперебой перебивающих друг друга:

–Дышит? Ухо, ухо приложи! Да, да, послушай! А Дохлый – то прав! А может того, нечистый? Да брось ты! Не видишь, плохо ему. Да не, нечистый не дался бы.

Масса солёной воды, выплеснутая Дохлым из кадки на мужчину слегка привела его в сознание. Немой, захлёбываясь, глубоко вздохнул, подняв тощую грудь и быстро и тяжело задышал, приоткрыв глаза.