Игры для мужчин среднего возраста

– Это я и имел в виду, – примирительно сообщил рекламный профессор социологическому. «И, тоненький бисквит ломая, / Тончайших пальцев белизна». Ошибочка в языке-то. Но дай нам бог всем таких ошибочек.

– Да, дай нам бог, – на этот раз согласился Птицын, наливая себе еще рюмочку. – Ты, когда до Владивостока доедешь, поклонись его праху. Он ведь, говорят, в тамошней тюрьме умер.

– Говорят, – согласился Ефим, тоже наливая портвейна.

– А слабо чего-нибудь совсем недистиллированного прочесть? – спросил Птицын.

«Значит, не забыл обиду», – подумал Береславский. Но портвейн уже струился и по его жилам.

– Легко, – сказал рекламный профессор. – Павел Васильев. Целиком.

– Валяй, – одобрил Птицын, уже слышавший от Ефима его стихи.

Павел Васильев был назван не случайно. Этот парень еще в давние годы волновал литературное воображение Береславского.

Дело в том, что Ефим тоже писал стихи. И, как ему казалось, гениальные. Но для него это всегда было трудом, работой, тяжелой и даже опасной – ведь когда выходило что-то не вполне гениальное, Береславского, как и любого другого поэта, окутывала волна депрессивного страха: а вдруг талант исчез насовсем?

Чтобы не мучиться столь ужасными вопросами, проще было не писать ничего.

Так вот, к Павлу Васильеву сказанное выше не относилось никак. Он не писал стихов, он ими жил.

Сохранилась показательная легенда, как он вместе с одним будущим успешным советским литератором ехал из Сибири на поезде покорять Москву. Вез с собой фанерный чемодан со стихами. И было ему тогда меньше двадцати.

Поезда шли не по графику, стояли сколько хотели. На одной из сибирских станций друзья с вещичками – чтоб не сперли – вылезли из вагона: попить кипяточку и размять ноги.

Вдруг – вопли: поезд тронулся.

Они сломя голову рванули к вагону. Успели, влезли на ходу. А чемоданчика-то – нет! Оставил его Пашка в станционном буфете.

Друг – он и в самом деле был хороший друг – предложил спрыгнуть: незаписанные стихи потеряны навсегда. Память поэта не сможет их восстановить.

На что молодой Васильев махнул рукой и произнес свою знаменитую фразу:

– А-а, плевать! Еще напишу.