Игры Фортуны

В качестве жалкого утешения Антон-Ульрих купил Мюнхгаузену у казака резвого жеребца-трехлетку, тотчас названного Танталом в предвкушении мук, которые на нем предстоит претерпеть. Теперь Мюнхгаузен, смертельно обиженный на патрона, развлекался, выезжая в полях норовистого и игривого конька под градом шуток и дождем советов проходивших солдат. Антон-Ульрих ехал на серой кобыле благородных кровей, и был он ужасно прямой, ужасно бесстрастный и ужасно смешной в своей попытке казаться спартанцем. Но пыльные пехотинцы посматривали на него с одобрением: «Эвон…  Не гордый!»

Две недели спустя после начала великого марша, который Антон-Ульрих (к великой радости честолюбца Миниха и едким смешкам остальных генералов) сравнивал с походом Ганнибала (верно, «вель-блуды» напомнили ему слонов одноглазого карфагенского полководца), армия перешла мутноватую реку Ингул. Солдаты с мальчишеской радостью выкупались, помылись (простые люди этой страны вообще были очень чистоплотны при всей своей неприхотливости!), постирали рубахи, почистили мундиры. Драгуны и казаки выкупали коней. Обозники начали заполнять водой бесчисленные бочки — до Буга иной воды не будет, а в солдатский котел, в лошадиное ведро сойдет и такая, мутная да нечистая. Сварили на капризном огне из топляка и камыша суп да кашу, поели, выпили чарку, поспали до следующей зари на свежей травке возле реки. Утром полковые священники в линялых рясах отслужили молебен «о даровании победы православному российскому воинству». Полки подпевали мощными и стройными голосами, обнаженные коротко стриженые головы казались бархатным морем. Калмыки не крестились, но тоже кланялись, из вежливости.

Повеселевшая и посвежевшая армия начала выступать, не дожидаясь растянувшегося обоза…

А потом началась война.

* * *

Из просторов степи налетели быстрые татарские чамбулы. Впереди зачастили перестрелки. Запорожцы начали привозить оттуда своих убитых, завернутых в войлочные бурки, наскоро хоронили, обнажив бритые головы, увенчанные на макушке длинным свалявшимся локоном — оселедцем. Полковым лекарям передавали раненых казаков — те молчали, когда им вырезали из тела наконечники стрел, только сопели и яростно грызли свои короткие трубки. Пригоняли и первых пленных татар — то были раскосые и плосколицые люди крайне коренастого сложения, вся одежда у них состояла из очень грязных широких штанов да вонючих овчинных жилеток, а ноги были обернуты какими-то шкурками. Пленные тоже молчали, когда офицеры допрашивали их; лишь когда начинали «распытывать огнем» — жалко, по-заячьи кричали, но все равно не говорили ничего.

Пока запорожским казакам удавалось заслонять армию от набегов, но полки быстро перестроились из гусениц-колонн в четырехугольники каре, которыми ловко отбивать конницу, и дальше пошли так. Уже без песен и ложкарей, зато с развернутыми знаменами, кои прежде несли в чехлах. На войну! Вперед, в помощь казакам, ушла авангардия, составленная из Миниховых гусар, нескольких хоть чего-то стоящих драгунских полков и посаженных на крупы коней позади драгун гренадерских рот под командой отважного шотландца Джеймса Кейта. Офицеры вылезли из возков, прицепили шпаги и встали в ряды — чего-чего, а храбрости у этих ленивых сибаритов было не отнять!

Так, отбиваясь днем и ожидая нападения ночью, дошли до желтого полноводного Буга. Казаки переплыли его на спрятанных в камышах с прошлых походов легких лодках, которые словно дожидались их. Авангардия с грехом пополам перебралась вплавь, потопив множество коней и нескольких людей, намочив порох и потеряв в реке все, что только можно было потерять. На другом берегу мокрые передовые отряды встряхнулись и встали в батальные ряды — прикрывать от татар переправу Миниховой армии. Военные инженеры уже стучали топорами и молотками, с помощью гвоздей, веревок и матюгов на «авось» собирали разборные мосты. Получилось неказисто, но прочно, как и все, что строили в этой северной империи. Переправлялись несколько дней, но к первому дню июля главные силы были уже на том, вражьем берегу. Обоз еще где-то тянулся, теряя в степи повозки, поклажу, скот и людей, кое-как защищаясь от разбойничьих татарских шаек, однако это было его обычное состояние. Главные силы татар, на удивление, за эти дни так и не появились.

Не было духу неприятеля и первые пять дней марша на Очаков. Зато армию нагнали еще четыре тысячи казаков — чубатые донцы, поспевшие-таки со своего тихого Дона к самому веселью.

Миних сделался весел и зол. Поверх генерал-фельдмаршальского мундира он водрузил богатые старомодные доспехи с набедренниками, плешивую голову покрыл кудрявым париком и нахлобучил треуголку с вьющимся белым плюмажем.