Один из них вдруг остановился и сказал соседу что-то на отрывистом, гортанном наречии, указывая на обочину. Воины смерили замерзающую в снегу маленькую человеческую самку, мимо которой всё так же равнодушно продолжали идти соратники, в полголоса совещаясь. Один настойчиво тянул друга дальше, судя по ставшим резкими жестам теряя терпение, но второй оказался упрямее, сурово поджимая губы, отчего старый шрам, пересекавший лицо, уродливо искажался. В конце концов короткий, но жаркий спор закончился в пользу мужчины со шрамом и он удивительно бережно поднял на руки спящую ледяным сном девочку, прикоснулся к её побелевшим губам пальцами в латной перчатке и с удовлетворением увидел, как на гладком металле оседает испарина от еле заметного дыхания. Детёныш был жив.
Выдернув из седельной сумки кралла шерстяное одеяло, мужчина закутал им свою находку и, поддерживая одной рукой спящее дитя, второй взялся за узду животного, вынуждая поторапливаться – непредвиденная задержка отбросила его в самый хвост колонны, направляющейся к посадочной площадке, где легионеров должен был ждать транспорт. К сожалению, путь был не близким и в крайне тяжёлых условиях, где каждый хафес, чтобы выжить, тщательно распределял имеющуюся у него пищу, чтобы не отстать от легиона, ослабев от голода и замёрзнув на ледяных равнинах или в подворотне очередного разрушенного поселения.
На Хаашима бросали удивлённые, но по большей части неодобрительные взгляды. Впрочем, если одному идиоту захотелось рискнуть своей жизнью ради спасения детёныша хсаура, неведомо каким образом оказавшегося посреди этой безжизненной ледяной пустыни, никто не имел права отказывать ему в этом. Поэтому остальные воины молча шли рядом, сберегая дыхание и тепло до привала, который устроили в закрытом зале, куда не могла проникнуть злая вьюга. Здание почти целиком скрылось под вековыми отложениями снега и льда, выдав себя лишь острым шпилем, рядом с которым зияла приличных размеров дыра.
Оставив привычных краллов зарываться в снег, воины, перекинув через плечо седельные сумки с поклажей и провизией, осторожно спускались в темноту, используя автоматические тросы, так что высадка прошла без происшествий. Если не считать горы снега, наметённого сквозь щель в куполе здания, в помещении было сухо и относительно тепло, что обуславливалось, скорее, отсутствием ветра. Легионерам повезло – они попали в библиотеку, и многие книги сохранили при низкой температуре свои свойства – то есть, отлично воспламенялись и послужили замечательным топливом для разогрева костров.
Хаашим устроил спящую девочку поближе к огню и, капнув на ладони согревающей мазью, принялся растирать малышке ручки и ножки, возвращая им чувствительность и возобновляя ток крови. Наблюдающий за этим Фандин пренебрежительно фыркнул:
- И зачем она тебе? Чтобы съесть, когда придёт нужда?
- Дурак, – беззлобно откликнулся хафес, вновь укутывая найдёныша в одеяло, а под голову со светлыми кудряшками подложив свёрнутую куртку. – Ну разве не чудо, что она оказалась здесь? Вдруг кто-то из Изначальных испытывает нас? Меня? Один раз я уже сделал неправильный выбор…
Взгляд Хаашима потускнел. Он подбросил в костёр пару книжек с ближайших полок, ничуть не задумываясь над тем, что, возможно, лишает галактику бесценных знаний. Сейчас для него было важнее всего согреть маленького котёнка, доверчиво сопящего в его куртку. Котёнок… Похожа на Хельгу. Светлая кожа, светлые волосы… наверное, голубые глаза. Так могла бы выглядеть их дочь, если бы Хаашим не струсил и не предал свою любимую в самый последний момент! Воспоминания об этом жгли, словно свежее клеймо на сердце.
Предатель. Трус.
Он вступил в Легион Свободных, потому что нигде не мог найти себе места. За отличные боевые навыки, которые он не успел растерять, его сделали десятником и Хаашима это устраивало. Помнил, как пытался вернуть себе имя, вновь называться гордым: Йахшим-хааз… но быстро понял, как смешон и глуп в этих беспомощных, бесполезных попытках! В глубине души он боялся, что Хельга не узнает его под новым именем, даже понимая, что вряд ли им предстоит встретиться вновь. Это новое мучительное чувство мало походило на тоску по прекрасной Хайат. Тогда он наивно полагал, что страдает по дому и возлюбленной.
Настоящая боль отныне всегда с ним. Она терзает его во сне воспоминаниями о светлой, солнечной улыбке Хельги, о её тонких пальцах в чернильных пятнах, которые он хотел бы целовать каждый миг… Воображение вновь рисует тонкий светящийся абрис её совершенного тела, воскрешает к жизни изящную игру искусственного звёздного света на белоснежной коже…
Грубая похоть не имела к этому чувству никакого отношения. Если бы было иначе, Хаашим давно пресытился бы ею, напиваясь в кабаках всех космопортов, и пропадая в объятиях продажных женщин. Но к чему принимать бесполезные лекарства?